Книга Мертвые могут танцевать - Илья Стогов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С покорением Якутии территория России увеличилась в шесть раз. Именно после этого стало ясно: Евразия будет русской. Якутск стал главным плацдармом при завоевании новых земель. Отсюда было очень удобно двигаться и на северо-восток (к Чукотке и Камчатке), и на юго-восток (в сторону Китая).
Через пятнадцать лет после Пянды Губарь Иванов с тридцатью всадниками первым дошел до Чукотки и встретил там воинственные племена юкагиров. Аборигены приняли лошадей за диких животных и пытались на них охотиться. В ответ казаки принялись за планомерное истребление юкагиров.
Не хуже шли дела и на китайском направлении. Через тридцать лет после Пянды казачьи отряды вышли к Тихому океану. Сотник Иван Черный случайно наткнулся на Курильские острова. Он тут же обложил островитян данью, провел несколько показательных казней, в погоне за разбегавшимися племенами открыл еще 19 островов, и если бы не был срочно отозван назад в Якутск, то наверняка присоединил бы к Москве весь Японский архипелаг.
Русская конкиста продолжалась шестьдесят лет. Ввязавшись в драку на Урале, русские не успокоились, пока не попытались присоединить к Москве Китай и Северную Америку.
И все равно самой богатой русской колонией была Якутия. Бунты и волнения длились еще столетие, но князьям тайги все равно пришлось принести присягу на верность Ырыахтаагыту — «царю, далеко пребывающему». В смысле — русскому царю.
А старый, совсем дряхлый Тыгын-тойон, далекий предок моего наполовину якутского, наполовину русского сыночка был взят казаками в заложники и погиб в только что отстроенной русской крепости — Якутском остроге.
С тобой или без тебя
Я приехал в Стамбул, чтобы встретиться с главным турецким писателем Орханом Памуком. Под эту поездку я развел на аванс редактора одного некрупного питерского журнальчика, плюс добавил немного собственных денег.
Памук в Турции дико популярен. В бук-шопах на главной улице Стамбула книжки продаются всего двух видов: либо Коран, либо написанные Памуком. При византийцах главная стамбульская авеню называлась Меса, а при янычарах стала называться Диван-йолу. Она шла от Голубой мечети до Крытого рынка. Бук-шопов на этой улице было много, а вот попить кофе здесь почти негде. Местами продавался турецкий кофе, но его я не люблю. Эспрессо из автомата здесь не продавали.
Дома, в Петербурге, я заказываю в кофейнях double-espresso. Солнечная сторона Невского от площади Восстания до улицы Маяковского давно превратилась в одну большую кофейню. Сперва там идет «Идеальная чашка», потом «Кафе Марко», потом анонимное заведение с кожаными диванчиками, потом Republic of Coffee… Между кофейнями втиснулось еще два кинотеатра и три книжных магазинчика. Это был отличный квартал, вот только я для него немного староват.
В петербургских кофейнях сидят тысячи модников. Девушки носят спущенные на бедрах брючки. Из-под брючек торчат девушкины трусы. Молодые люди носят очки без диоптриев. С собой в кофейни они приносят глянцевые журнальчики и модные романы, но никогда их не читают, а только пьют кофе, громко болтают, курят сигареты light и шлют соседкам по столику эсэмэски.
А за тридцать лет до появления моды на торчащие из-под брюк трусы во всем моем городе было только одно кафе, где варили нормальный double-espresso — «Сайгон» на углу Невского и Владимирского.
Сюда ходили рок-н-ролльщики и похмельные поэты. Произнося «маленький двойной», они имели в виду не чашку хорошо сваренного кофе, а наперсток ядовитого варева. Помимо «маленьких двойных» эта публика пила также «маленькие четверные» и даже «восьмерные». В миллиграммовые чашечки буфетчицы утрамбовывали смертельные дозы кофеина. Михаил Файнштейн из гребенщиковской группы «Аквариум» рассказывал мне о буфетчице, которая варила такой напиток, что после пары глотков стены вокруг начинали менять цвет.
«Сайгон» был неплохим местом. Да только когда он переживал свои лучшие годы, лично я был школьником младших классов и ходил не сюда, а в кружок при Дворце пионеров.
В прошлом году мне исполнилось тридцать. На свете нет ни единой кофейни, в которой я был бы как дома. Те, кто ходил в «Сайгон», давно стали бронзовыми памятниками. У тех, кто сидит в «Идеальных чашках», все еще впереди. А вот где попить кофе таким, как я?
Мучаясь этим вопросом, пока что я сидел в Стамбуле и пил жидкий невкусный «Нескафе».
Отель у меня был дешевый. При этом окна номера выходили ровно на Святую Софию. Она была огромная и зеленая от времени. Жить здесь было красиво, хотя настоящие-то продвинутые парни предпочитали селиться не в стамбульском Центре, а на противоположном берегу залива Золотой Рог, вокруг Галатской башни. Там с 1960-х осталась куча веселых заведений с ритм-н-блюзовыми плакатиками на стенах и барменами, которые еще помнили, как славно отожгли у них в баре Джим Мориссон с Аленом Гинзбургом, эх, времена были!
Телефона Памука у меня не было. Поэтому я просто болтался по району Султанахмет, заходил посидеть в кафешки, иногда ложился вздремнуть после обеда, а вечером курил кальян в кебаб-баре, построенном на руинах константинопольского Ипподрома. Плохо только, что насчет попить кофе так и не получалось.
Незадолго до Стамбула я был в Северной Африке. Вот там с этим делом все в порядке. Правда, африканский кофе распробовал я не сразу. Сперва мне казалось, что чертовы туареги кладут туда слишком много сахара. Потом я понял, что сахар тут ни при чем — дело в воде. То ли она чересчур жесткая, то ли еще что, но кофе получался густым, плотным. В Северной Африке его пьют из маленьких стаканчиков — в России такие используют под водку. Кофе умудряется не остывать по полчаса.
Думаю, янычары пили тоже такой. Научились во время египетского похода и привезли привычку домой. Полтысячи лет назад грозные стамбульские янычары только и делали, что валялись в кафешках и ведрами пили кофе. Они пили пахнущий духами кофе, и им принадлежал весь мир, а их коротконогие, но жутко глазастые женщины замирали от восторга и подглядывали за красавцами с зарешеченных балкончиков.
Кафе с европейским кофейным аппаратом я нашел только на третий день жизни в Стамбуле. Над барной стойкой там стояли баночки с кофейными зернами и надписями типа «Голубой Йеменский» или «Насыщенный Пуэрто-Рико». Завтракать я стал ходить не в отельный ресторан, а сюда.
Хлопнуть несколько чашек эспрессо на голодный желудок — значит, минут через пятнадцать получить крайне неприятный кофейный передоз. У вас застучит в ушах и подогнутся колени, желудок покажется пустым и прозрачным, а пальцы рук откажутся слушать команды… Чтобы передоз не оказался совсем уж катастрофическим, перед кофе я выпивал стакан апельсинового сока с круасаном.
Через два дня в промороженном Санкт-Петербурге мне предстояло сдавать редактору интервью с Памуком, которое я так и не написал. Это было мерзко. Зато пока я сидел в самом прекрасном городе мироздания. От этого предстоящая мерзость казалась не такой уж и мерзкой.
