Книга Искорка надежды - Митч Элбом

Рэб вернул мне фотографию.

— Погодите, — сказал я. — Я вас что-то не понимаю. С вашей религиозной точки зрения, эти люди — враги.

— Враги-шмараги, — сердито сказал Рэб. — Это была семья.

ИЗ ПРОПОВЕДИ РЭБА, 1975 ГОД

«Человек пришел на ферму в поисках работы. Подает своему новому работодателю рекомендательное письмо. В письме всего одна фраза „Работник во время грозы спит“.

Хозяину отчаянно нужен работник, и он нанимает этого человека.

Прошло несколько недель, и вдруг посреди ночи в долине разразилась сильнейшая гроза.

Разбуженный завыванием ветра и проливным дождем хозяин вскакивает с постели. Он зовет своего нового работника, а тот спит как убитый.

Хозяин бежит к хлеву и, к своему изумлению, видит, что у его скотины достаточно корма, она в полном порядке.

Он бежит в поле и видит, что пшеница связана в снопы, и они обернуты брезентом.

Он бежит к амбару. Двери его плотно закрыты; все зерно сухое.

И тут до него доходит смысл фразы „Работник во время грозы спит“.

Друзья, если мы позаботимся о том, что для нас важно, если будем достойно вести себя с теми, кого любим, если будем соблюдать законы нашей веры, то мы избавим себя от мучительного проклятия незавершенности. Наши слова будут искренни, а объятия крепки. И мы не будем биться в агонии, повторяя: „я мог бы…“, „я должен был…“. Мы можем спокойно спать во время грозы.

А когда придет время, прощание наше будет завершенным».

ЖИЗНЬ ГЕНРИ

Генри Ковингтон в ту ночь так и не уснул.

Но и не погиб.

Торговцы наркотиками, которых он ограбил, по какой-то причине так его и не нашли. И из машин, кативших по его улице, не раздалось ни единого выстрела. Генри, прячась за мусорными баками, сжимал в руке дробовик и снова, и снова повторял свой вопрос: «Иисус ты спасешь меня?»

Генри следовал печальной традиции — бежать к Богу, когда все вокруг летит в тартарары. Он взывал к небесам и прежде, но как только старые беды оказывались позади, он впутывался в новые.

На этот же раз, когда солнце взошло, Генри Ковингтон спрятал под кровать дробовик и лег в постель рядом с женой и дочкой.

Наступило Пасхальное воскресенье.

Генри стал думать о своей жизни. Он лгал, воровал, угрожал оружием. Он потратил все свои деньги на наркотики. Он вспомнил, как однажды нашел дома крохотный кусочек крэка, но его не в чем было выкурить; и тогда он опустился до того, что принялся рыскать по улицам в поисках оброненного окурка, и не успокоился, пока его не нашел. На этот окурок кто угодно мог наступить, на него могла помочиться собака, но все это не имело никакого значения. Он сунул окурок в рот. И получил то, что хотел.

Однако сегодня, пасхальным утром, ему захотелось другого. Он и сам не понимал чего именно. И даже его жена не могла понять, чего он хочет. Заглянул приятель — он принес героин. Глаза у Генри загорелись. Тело его жаждало «дури». Но он знал, что героин его убьет. Он ни на минуту в этом не сомневался. Ночью в темноте, за мусорными баками он пообещал посвятить свою жизнь Иисусу, и это было его первое испытание.

Генри прогнал приятеля.

Потом пошел в ванную комнату, стал на колени и начал молиться. Кончив молиться, он с жадностью выпил бутылку най-куила[13].

На следующий день он выпил еще одну.

А днем позже — еще одну, — все это для того, чтобы заглушить в себе страсть к наркотикам и излечиться от наркомании. И только через три дня он смог проглотить первый кусок. И только через три дня он смог подняться с постели.

Через три дня.

И лишь тогда он открыл глаза.

СЧАСТЬЕ

Рэб открыл глаза.

Он лежал в больнице.

Это было уже не в первый раз. Хотя Рэб нередко скрывал от меня свои недомогания, я знал, что в последние месяцы ему трудно было стоять и ходить. Он оступился на тротуаре и в кровь разбил себе лоб. Он поскользнулся дома и поранил шею и щеку. На этот раз он упал, поднимаясь с кресла, и с размаху ударился грудью о край письменного стола. Это был не то обморок, не то временная потеря сознания, не то микроинсульт — мимолетный приступ головокружения и потери ориентации в пространстве.

Но что бы это ни было, ничего хорошего оно не предвещало.

И вот теперь я ожидал самого худшего. Рэб в больнице. Обычно это начало конца. Я позвонил Саре и спросил, можно ли мне навестить Рэба, и она великодушно разрешила.

Перед входом в больницу я собрался. Визиты в больницу давались мне нелегко, — меня тяготило все, что им сопутствует. Запах антисептиков. Приглушенное жужжание телевизоров. Задернутые шторы. Нескончаемые стоны с соседней кровати. Я перебывал уже в стольких больницах у стольких людей.

Впервые за долгое время я подумал о нашем договоре.

«Ты не мог бы сказать прощальную речь на моих похоронах?»

Я вошел в палату Рэба.

— А-а. — Он улыбнулся, глядя на меня с подушки. — Посетитель из дальних краев…

И я перестал думать о речи.

Мы обнялись, точнее, я обнял его за плечи, а он коснулся моей щеки, и мы оба сошлись на том, что это наша первая больничная беседа. Больничный халат Рэба слегка распахнулся, и передо мной мелькнула его голая грудь — дряблая кожа и редкие серебристые волосы. Мне стало не по себе, и я поспешно отвернулся.

В палату впорхнула медсестра.

— Как вы сегодня себя чувствуете? — спросила она.

— Я чу-у-увствую, — тихонько запел Рэб. — Я чу-у-у-вствую…

Медсестра рассмеялась:

— Поет и поет. Все время поет.

— Он такой, — подтвердил я.

Меня поражало, как Рэб в любое время мог привести себя в хорошее настроение. Петь медсестрам. Шутить с врачами. Накануне он, сидя в инвалидном кресле, оказался в коридоре, и к нему подошел какой-то сотрудник больницы и попросил его благословить. Рэб положил ему руки на макушку и благословил.

Рэб отказывался погрязнуть в жалости к самому себе. Более того, чем хуже ему становилось, тем больше он прилагал усилий, чтобы никого этим не расстраивать.

Мы сидели в палате, как вдруг на экране телевизора появилась реклама средств от депрессии. На экране печальные люди одиноко сидели на скамейках или тоскливо глазели в окно.

«Мне все время кажется, что случится что-то плохое…» — слышался голос с экрана.

Потом показали таблетки, какие-то графики, и сразу за этим на экране появились те же самые люди, но выглядели они гораздо веселее.