Книга Код Мандельштама - Галина Артемьева

Вячеслав Иванов назвал Люцифера духом возмущения.

Люцифер — «печальный демон» Лермонтова, источник человеческой гордыни. Люцифер побуждает человека отчуждаться от «божественного всеединства». Человек, ведомый Люцифером, отделяет себя от Бога. Он сам — Бог для себя, и таким образом лишается бытия истинного. Он считает, что живет в реальном мире, в котором нет Бога, но есть гордый человек, которому дано изменить реальность. В этом-то и заключается трагедия такой личности. «Ведь Люцифер именно закрыл человека от всего реального и сделал так, чтении все отсветы и отголоски такового представляются человеку, ставшему „как бы богом“, — его собственным творением…»[42].

Человек становится мерой всех вещей. Таким образом, культуру начинает творить Люцифер. «Культура, по Достоевскому (“Подросток”), уже “сиротство”, “великая грусть” о “заходящем солнце”. Культура конечна. Она спасается своею динамикой и должна бежать, безостановочно бежать, как зверь, травимый ловцом. Ее гонит “князь мира”…»[43].

Русская интеллигенция мечтала о создании Руси новой. Для этого она вооружилась теми из западных идей, которые казались ей наиболее способствующими развитию России. Идеи эти — заветы Великой французской революции, идеи германские (марксизм). «Люциферическая Россия жадно впитывала в себя именно те яды западной гражданственности и образованности, которые считала наиболее действенными для искоренения старого порядка вещей и всеобщего обновления жизни»[44].

Пройдет совсем немного времени, и одной из заслуг революции и «сумерек свободы» с гордостью назовут «упрощение культуры». В первой книге «Красной нови» (1923) М. Левидов помещает статью «Организованное упрощение культуры». «Речь в этой статье идет о том, что хорошего принесла русской культуре русская революция. На поставленный вопрос автор, не колеблясь, отвечает: революция (и особенно русская революция) принесла культуре (и особенно русской культуре) организованное упрощение. <…> И это упрощение, — добавляет он, — есть величайшее завоевание, подлинный прогресс, уверенный и настойчивый знак плюс»[45].

Словосочетания «власти сумрачное бремя», «сумерки свободы», нескончаемо длящиеся, говорят, кроме всего прочего, и про общенародную патологию.

В медицине существует термин «сумеречное помрачение сознания».

Имеется свидетельство, что Мандельштам пользовался этим термином: «…некоторое время у них (Мандельштамов) ночевал вернувшийся из ссылки Владимир Алексеевич Пяст. Вначале его присутствие было приятно и интересно Осипу Эмильевичу. Но потом он с удивлением стал говорить об одной утомительной привычке Пяста. Он не ложился спать до трех часов. Хозяева бодрствовали вместе с ним, но вскоре заметили, что Пяст вовсе не склонен поддерживать разговор. Они решили оставлять его в полуночи одного, но убедились, что он и не пишет, и не читает, а все-таки не ложится. „Что он там делает? — смеялась Надя. — Наверное, молится“. Но Осип Эмильевич отрицал это, говоря: „Это какое-то бдение“. Судя по его описанию, Пяст сидел в сумеречном состоянии (выделено мной. — Г. А.) — ни сон, ни явь — и не имел силы переменить позу, раздеться, лечь, заснуть»[46].

Медицинское описание проявлений сумеречного помрачения сознания подходит не только к отдельно взятому индивидууму, но и к целому народу, как единому организму, пораженному тяжким душевным недугом: «…утрата ясности сознания с полной отрешенностью от окружающего или с его отрывочным и искаженным восприятием при сохранении привычных автоматизированных действий. <…>

Восприятие окружающего при этом прерывается полностью; вступить в общение с больными невозможно. Спонтанная речь отсутствует или ограничивается стереотипным повторением отдельных междометий, слов, коротких фраз. <…> Иногда сохраняются последовательные внешне целенаправленные действия. <…> Восстановление ясности сознания происходит обычно постепенно и может проходить через период ступидности — преходящего резкого обеднения психической, в частности интеллектуальной, деятельности, в связи с чем больные производят ложное впечатление слабоумных. <… >

Восприятие больными окружающего искажается. Словесное общение с ними в той или иной мере сохраняется. Высказывания и поступки определяются возникающими расстройствами.

Преобладают зрительные галлюцинации устрашающего содержания, как правило, подвижные, теснящие: надвигающаяся группа людей или отдельная фигура, мчащиеся на больного автомобиль, самолет, поезд, подступающая вода, обрушивающиеся здания, погоня и т. п. Нередко галлюцинации чувственно ярки, сценоподобны, окрашены в разные цвета или сверкают. Слуховые галлюцинации часто оглушительны — гром, топот, взрывы <…>. Преобладают то галлюцинаторный, то образный бред с идеями преследования, физического уничтожения, величия, мессианства <…>. Аффективные расстройства интенсивны и отличаются напряженностью. Чаще всего это страх, ужас (сверхужас по выражению некоторых больных), исступленная злоба или ярость, экстаз. Двигательные расстройства проявляются возбуждением, часто в форме бессмысленных разрушительных действий, направленных на неодушевленные предметы, окружающих людей, или же возникают непродолжительные состояния обездвиженности. <… > Исчезновение болезненных расстройств нередко происходит внезапно, больной как бы просыпается после кошмарного сна»[47].

Достаточно пролистать знаменитый «Краткий курс истории ВКП(б)», чтобы увидеть все признаки сумеречного помрачения сознания народа: примеры бреда с идеями преследования, исступленной злобы и ярости, экстаза можно найти едва ли не на каждой странице.

«Сумерки свободы» — своеобразный итог тому времени, которое Ленин назвал «триумфальным маршем» советской власти (с весны 1917 по лето 1918 г.).

Катастрофические последствия этого триумфального марша сопоставимы с катастрофой древности — падением критской державы и гибелью микенской цивилизации: «До сих пор не установлены причины падения могучей критской державы, происшедшего около 1400 г. до н. э., неясны также обстоятельства гибели микенской цивилизации спустя примерно два века.

Современная историческая наука предлагает немало гипотез для объяснения той страшной катастрофы, которая сначала сокрушила Крит, а вскоре ниспровергла первую материковую греческую цивилизацию, последствия этой катастрофы были таковы, что в наступившей за ней «Эпохе сумерек», сведения о которой крайне скудны, были утрачены многие социальные и культурные завоевания, в частности письменность. Поэтому в начале VIII в. до н. э. грекам пришлось начинать все заново и создавать первый греческий алфавит на основе финикийского письма»[48].