Книга Салам тебе, Далгат! - Алиса Ганиева

– Не доступен. Наверное, в тоннель заехал, – сказал Шапи.

Встали, говоря послеобеденное «алхамдулилля», задвигали стульями. Пока выходили во двор, к деревянным скамейкам, Муху коснулся Шапи и заговорил, ухмыляясь и указывая локтем в сторону соседнего села.

– Ле, ты слышал, что весной у наших соседей было?

– Слышал, – неодобрительно отозвался Шапи. – В каждом селе у нас разные люди, хоть одной нации. В одном – трудяги, в другом – математики, в третьем – поэты, в четвертом – ученые, в пятом – разбойники, в шестом – мастера, в седьмом – дураки. Эти, – он кивнул туда же, куда Муху указывал локтем, – дураки.

– А что стало? – полюбопытствовал пухлощекий Алексей.

– На восьмое марта один учитель поздравил жену другого сельчанина с женским праздником, – улыбаясь начал Муху. – Муж, когда увидел, что его жену поздравили, сел на мотоцикл, догнал учителя и нос ему откусил!

– Нос?

– Отвечаю, нос! Кончик! – подтвердил Муху. – А потом они…

Рассказ Муху прервала вбежавшая во двор продавщица из магазинчика.

– Вай, ГIадамал! – запричитала продавщица и забежала в дом.

Следом, запыхавшись, влетела Чамастак и, не глядя на мужчин, ринулась за продавщицей. В доме послышались восклицания. Мужчины всполошились. К Хабибу подбежал белобрысый мальчик лет семи и сказал, что Хабиба просит жена. Жена, Саният, с большой родинкой на побелевшей щеке, выскочила во двор и, дрожа, смотрела, как Хабиб подходит к ней, переваливаясь грузным телом с ноги на ногу.

– Нашу дочь украли, – произнесла она чужим голосом.

– Что ты сказала? – не поверил Хабиб.

– Вай, эбел! – снова запричитала та, закрывая лицо ладонями.

Вокруг уже толпились соболезнующие. Молодой человек, потемневший, с дикими глазами, рванулся за ворота. Хабибу стало плохо, кто-то побежал за корвалолом.

– Они только через райцентр могли поехать, – горячо убеждал Хабиба Муху. – Сядем в «Газель», возьмем свидетелей и догоним!

Саният закрыла лицо платком и рыдала. Остальные стояли молча.

4

Начался переполох. Раскрасневшийся Хабиб, тяжело дыша, тряс то Наиду, то Бику за плечи и вопрошал:

– Она сопротивлялась? Она отбивалась?

Тем временем молодой человек в очках и другой, возбужденный, с дрожащим веком (Наиде сказали – Саидин жених), сели в «десятку» и куда-то укатили. Посреди двора стояла Баху в своем бархатном платье и что-то тихо причитала про позор и про покойного Хасана. Саният спряталась в доме, откуда доносились женские крики:

– Валлах-биллах, мой сын чужие туалеты чистить не будет!

Эльмира прислушивалась, нервно теребя выбившуюся из-под траурной косынки прядь.

– Это мама жениха с ума сходит.

Подошел Наидин отец, неловко вытаскивая из кармана сигаретную пачку:

– Сейчас с дядей Муху и с дядей Хабибом поедете.

– Куда?

– Рассказывать, как все было.

– Я все равно не поеду, – заныла Эльмира, когда он отошел к мужчинам совещаться. – Я ничего не видела.

В толпе оказался мулла, читавший Коран над усопшим, и заговорил что-то, размахивая руками. За воротами послышались гудки. Наиду взяли под руку и повели к машине.

– Всех возьмите! – закричал Муху.

– Эльмира не идет, – пожаловалась Бика.

– Идет, идет! – раздался голос Манарши.

Манарша вела Эльмиру, а та все повторяла, что ничего не видела и что лучше пусть поедет Чамастак.

– Место есть здесь, залезай! – скомандовал Муху.

Хабиб уже сопел на переднем сиденье, поминутно вытирая пот смятым носовым платком и беспорядочно нажимая кнопки телефона. Наида заметила, как часто пульсирует на его толстой шее синяя жилка.

Мотор завелся, кто-то ударил ладонью по багажнику, как бы прощаясь, и машина медленно тронулась вниз по склону. Наида откинула голову и смотрела на плывущие мимо постройки, на кладбищенскую ограду, за которой клонились серые могильные камни с цветной арабской вязью или с выведенными на аварском именами без дат.

За поворотом показалась блестящая чешуя пенящейся и грохочущей реки.

– Помнишь, да, Эльмира, как мы пошли туда, к водопаду, купаться, а потом в нас дети камнями стали кидать, – шептала Бика, указывая на отделявшийся от реки и заворачивающий за гору узкий ручеек.

Навстречу автомобилю, сгибаясь под огромными стогами сена, двигались Абасиляй и Каримиляй со сморщенными старческими лицами, одетые в пыльные рабочие рубахи поверх шаровар. Муху нажал на тормоз и вышел к ним вместе с Хабибом. Сквозь шум реки и налетевший откуда-то ветер Наида почти не разбирала их слов. Поправляя под подбородком веревки чохто, женщины указывали руками на дорогу, повторяющую изгибы реки и теряющуюся между горами.

Муху и Хабиб сели на место и двинулись дальше. Наида слышала, как мелкие камушки ударяют о дно автомобиля. Сладко пахло бензином – видно, в багажнике везли канистры с запасным топливом. Она прижалась лбом к вибрирующему стеклу и попыталась не думать о подступающей тошноте. Мимо плыли горные склоны с земледельческими террасами, а вровень с колесами шипела, не отставая от них, река.

Наида стала проваливаться в странную, нездоровую полудрему. Она слышала, как шушукаются девушки и как Бика описывает злополучную «Ладу Приору» («такой даг-тюнинг, же есть»), как Хабиб говорит про обычное послушание Саиды и про то, что она никогда не возвращалась домой поздно вечером, но к этим звукам примешивались новые – непонятно откуда берущиеся обрывки мелодий. Сначала будто бы глухо тренькал пандур, затем голосила зурна и бухал бубен. Наиде показалось, что она поднялась в воздух и движется по террасам вверх, к вершине горы.

Она неслась все скорее и скорее, не касаясь ногами земли. Горянки, выдиравшие сорняки на клочках злаковых посевов, копошились далеко внизу. Наиду стало крутить и закидывать в самые невообразимо дальние точки. Ее бросало то в неглубокие пещеры, где сверху сочилась родниковая вода, то в густые тляратинские леса, где таились от охотников дагестанские туры, пугливые олени, бородатые козлы, улары, тетерева и куропатки, то на безлюдные перевалы, крошащиеся сланцем, а то сжимало в темной карадахской теснине – гигантской щели, проточенной буйной речкой в громадной доломитовой скале, где высоко гнездятся дикие пчелы.

Наида изо всех сил пыталась прийти в себя, но не могла: ее трясло и качало. Забрасывало в пышные субальпийские луга ледяного Богосса со щавелем, чемерицей, голубикой, ромашкой, клевером, где паслись нескончаемые стада. В ущелья с заброшенными и переселенными селениями. На голые склоны, поднимающиеся над темной речушкой Бец-ор, где бегали кони и жили бедные хуторские затворники, к которым зимой спускались из дальних лесов поживиться скотиной голодные медведи и волки.