Книга У нас была Великая Эпоха - Эдуард Лимонов

Что имел в виду отец под «пичужкой»? Исследования позволяют предположить, что под пичужкой скрывается свинкина «писька», говоря на языке малышни, а по-взрослому — член чушки, свиной член. Автор не станет углублять терминологию, грубость была свойственна его первым, юношеским книгам, зрелому писателю грубость не к лицу. Так вот, отец, значит, связывал разбушевавшегося Эдю с такими странными вещами, прямо-таки бесчинствами, как хватание чушки за пичужку. Ударившись в доморощенный психоанализ, автор подумал, а не предвидел ли двадцативосьмилетний офицер, сидя в мундире, наброшенном на нижнюю рубашку, и перебирая струны гитары (автор любовно ласкает взглядом своего отца), а не предвидел ли он будущие приключения своего сына в Нью-Йорке, пустырь и пичужку негра? Ох, кто знает! Множество дельфийских невнятностей произносили близкие автору люди, и многие из этих невнятностей впоследствии расшифровались самым неожиданным образом. Что же касается непристойностей, то они всегда происходили и будут происходить. Малышня была по горло в непристойностях. Его «пичужка» пострадала еще до того, как ему исполнилось пять лет. Развалины начали приводить в порядок, во всяком случае, во дворе каждый день стали возиться красноармейцы, вгрызаясь в них кирками и лопатами, штаб решил отвоевать у развалин хотя бы часть территории. Новый, временный забор было легче преодолевать, чем прежний — высокий, и малышня стала углубляться в развалины, встречаясь там с представителями соседних племен малышни. Во время одной из этих встреч, закончившейся межплеменным бросанием камней, камень угодил Эдику в пах, и ребенок свалился от боли. Приведенный из похода, раненый схватился руками за самую драгоценную часть тела мужчины и заплакал. Мать поглядела на состояние пичужки и ужаснулась. Пришедший в конце дня домой отец ужаснулся тоже. Через много лет после эпизода родители признались, что очень боялись тогда, «что мальчик останется на всю жизнь импотентом». Пичужка через несколько дней стала черной, а еще через несколько — желтой. Мальчик импотентом не стал.

Первой женщиной (разумеется, кроме мамы, мама мазала его черную пичужку выписанным доктором кремом), коснувшейся его пичужки, была дочь начфина Фрязина, Ида. Она появляется на сцене под звуки тамбуринов и восточных дудок, эдакой чернявой, босоногой, в шароварах (или, как в XIX веке говорили, «шальварах»), танцуя с подносом (из офицерской столовой, красный, с тиснеными «НКВД» буквами). Кстати говоря, не был ли начфин дивизии, несмотря на имя-отчество «Иван Федорович», евреем? Откуда «Ида», почему такое имя дано девочке? Поглядев в словарь Вебстера, обнаруживаем, что происходит оно от имени богини юности «Идунн». Национальность богини юности не указана, вместо нее в словаре помещен вопросительный знак. На месте национальности Иды Фрязиной тоже останется вопросительный знак, ибо в те времена народ еще не разложился для Эдика на национальности. Сколько было лет богине юности? Такое впечатление, что она была в возрасте вдруг заменструировавшей Любки. Если так и было, то возможно объяснить развращение малолетних вспышкой уже не детского интереса к проблеме «дочки-матери», но скорее уже вполне взрослого интереса к противоположному сексу, вспышкой страстей, еще полуподавленных и ищущих пока что безобидный объект. Обидным объектом впоследствии послужили «богине юности» несколько молодых солдат, всегда блуждавших поблизости, возле штаба и возле офицерской столовой, но «скандал на всю дивизию» находится уже за пределами Красноармейской улицы и книги.

Подполковник надел шинель, жена его — одну из лис, и пара ушла, оставив четверых детей в комнатах Фрязиных. Туда же, куда и Фрязины (кажется, это был офицерский вечер всего гарнизона? Или день Советской Армии?), ушли и лейтенант Савенко с женой, и родители другого мальчика. Случайно познакомившиеся на оргии, Эдик и мальчик тот, они потом никогда не встретились опять. Подружку «богини юности» — блондиночку ее же возраста размыло временем до неузнаваемости, от нее остались увеличенные попка и подростковые ляжки и увеличенный же, детский секс. Что ожидать от Эдика, если даже многих подружек автора размыло уже до подобной степени время. Мы больше помним тех женщин, с которыми мы встретились по крайней мере на нескольких оргиях. То же самое и с детьми…

Где был брат Иды, лет через тридцать ставший известным актером? Может, это он и был вторым мальчиком, товарищем по оргии? Может быть. Это лишь усугубляет вину молодой развратной богини… Очень пахло столярным клеем, так как к Фрязиным каждый день приходил красноармеец — реставрировал «начфину» рояль. Столярным клеем подклеивались клавиши. Так что сцена оргии была обставлена с помощью романтических атрибутов декадентского любовного романа, написанного в конце девятнадцатого века. Как там у Пастернака: «Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали…» Он таки был раскрыт, дабы подсыхали клавиши.

Подлые девки разделись, оставшись лишь в чулках, и улеглись задками на край семейной кровати, выпятив все, что у них имелось между ног. Волосы имелись только на письке богини юности. Лобок блондиночки был гол, как бок треснувшего фарфорового чайника. (В каком возрасте появляются у них волосы, автор, не имея детей, не знает.) Оба малышонка принуждены были стать в прорез ног, у края кровати, и каждому был вручен карандаш, каковым малышонок был обязан тыкать в разрезы девчонок, как в приоткрытую консервную банку. Доставшийся Эдику карандашик был шестигранным, с красным облезлым на гранях покрытием и красным же, чуть высунувшимся из деревянной обшивки тупым грифелем. На обшивке видны были следы зубов самой богини юности или ее младшего брата. Подлые развратницы тяжело дышали, откинувшись на спины, и подполковничья дочка, он помнит, разводила свою письку широко в стороны руками. В этом воспоминании автор уверен, если с человеком случается что-либо экстраординарное, не то, что случается каждый день, он помнит, не правда ли? Карандашик входил в «богиню юности» весь, и, подумав над феноменом, автор придерживается мнения, что «богиня юности» дефлорировала себя, может быть, этим же карандашиком, сама, движимая любопытством, задолго до эпизода…

Удовлетворившись, может быть, с одной стороны, девчонки перевернулись и, опустив ноги вниз, выпятили голые зады. Уже тогда автор впервые понял, что женщина — существо исключительно бесстыдное и поистине «сосуд греховный». Сотоварищ его заплакал вдруг, когда подружка «богини юности» схватила его за руку с карандашиком и грубо потянула к своей попке. Грубость ее объяснялась неловкой позой, лежа ничком, она пыталась, обернувшись, довести карандашик маленького мужчины до отверстия в попке. Маленький мужчина испугался содомизма, не испугавшись нормального секса. Мальчик послушный, Эдик, следуя указаниям своей партнерши, сунул карандашик, куда нужно, и извлек его оттуда, и сунул опять, и извлек вновь, — грани карандашика были выпачканы немного «кака» богини юности. Его никто не научил еще грубым словам, экскременты назывались благородно, как во Франции, «кака», очевидно унаследованное из плохого французского языка русских дворян, слово было взято в русский язык именно за его приличие. (За это же качество, за приличность, было взято в русский язык множество французских слов. Маму Раю называли в очередях «дама», поскольку она была сдержанной, прилично одетой молодой женщиной в шляпках. Нормальных женщин называли «гражданка», женщин простонародных и наглых запросто называли на «ты». «Даму» следовало заслужить. Упомянем кроме дамы еще «шифоньер» и «кашнэ» и вернемся к нашим «кака».) Процесс выделения «кака» еще не сделался для него неприличным. Он назывался «какать». Если на горшок и вовремя, какать было нормально.