Книга Подросток Савенко - Эдуард Лимонов

Мать Эди-бэби особенно заскучала, когда последняя ее близкая подруга — еврейка Бэба, ее муж Додик и два их сына, Мишка и Ленька, — уехали с Салтовки. Додик был инженер. Мать плакала, когда Бэба, и Додик, и Мишка, и Ленька уехали, — семья была очень веселая, все праздники они тогда гуляли вместе. Додик занимался любительской фотографией, и у матери сохранилось множество снимков, на которых Эди-бэби и Мишка и Ленька в праздничных костюмчиках стоят с шарами или лежат в майской траве, повернувшись физиономиями к фотографу, лукавый Ленька — скорчив рожу или высунув язык.

После отъезда подруги Бэбы мать заныла. Через несколько дней она устроила Вениамину Ивановичу скандал, утверждая, что своей бесхарактерностью и беспомощностью он губит ее жизнь и жизнь ребенка, имелся в виду Эди-бэби, так как другого ребенка в семье так и не появилось. Под бесхарактерностью и беспомощностью подразумевалась неспособность старшего лейтенанта Савенко добиться от своих начальников новой квартиры, расположенной в Центре, а не здесь, на забытой цивилизацией Салтовке, где после каждого дождя улицы утопают в грязи. Мало того, что они до сих пор живут в одной комнате, в то время как даже некоторые подчиненные старшего лейтенанта Савенко имеют квартиры, «так мы еще живем в этом ужасном районе, где наш сын вынужден сидеть дома и, копаясь в книгах, наживать себе близорукость, потому что мальчик не может общаться с хулиганами и деревенскими детьми, которые населяют Салтовку», — выпалила мать.

Безусловно, мать была права, хотя в то время ничто еще не указывало на грядущие беды, которые должно было принести семье Савенко и воспитанию Эди-бэби общество салтовской и тюренской шпаны, в котором он принужден был жить.

Отец отвечал матери расстроенно, что он честный человек и поэтому отказывается использовать свое служебное положение в личных целях и что его подчиненные — да, имеют порой отдельные квартиры; но только те из них имеют, у которых большие семьи. «У нас в части есть очередь на квартиры, и впереди меня люди куда более нуждающиеся в квартирах, чем мы», — сказал отец. В ответ же на обвинение в бесхарактерности и беспомощности отец предлагал матери судьбу женщины, у которой муж горький пьяница или бабник, что еще хуже. Отец Эди-бэби не был ни пьяницей, ни бабником, хотя был очень хорош собой, куда симпатичнее Эди-бэби, как иногда, желая позлить его, говорит Эди мать. У отца прямой нос, а у Эди-бэби нос курносый, как у матери. И глаза у отца красивые, большие.

Эди-бэби вырос с внушенным ему матерью убеждением, что «наш отец хороший, исключительный». Иногда она говорит Эди-бэби, что его отец слишком порядочный. Даже еще в период копания в книгах Эди-бэби твердо решил, что он не хочет быть хорошим, как отец. Эди-бэби хотелось иметь свою комнату, ну комнатку пусть, чтобы развесить там географические карты, разложить книги и выписки, повесить рисунки растений и животных и трехмачтовых и двухмачтовых кораблей с разным парусным вооружением. Отец же был хорошим, потому все имущество Эди хранилось в углу ванной комнаты, среди старых вещей. Медленно, но верно отец стал злить его своей хорошестью.

16

Жизнь Эди-бэби круто изменилась в одиннадцать лет, на следующий день после драки с Юркой. Юрка Обеюк был второгодник, а следовательно, был на год старше Эди-бэби. У Юрки были розовые, здоровые щеки мальчика из сибирского города Красноярска, откуда он и был родом, и крепкий, здоровый торс. По мнению Эди-бэби, Юрка был круглый дурак. Однако неопытный еще одиннадцатилетний Эди не понимал того, что дурак может быть сильным, как молодой бычок. Сильным и опасным.

Они повздорили. Эди-бэби нарисовал вовсе безобидную карикатуру на Юрку — Юрка, спящий во время урока. Здорового мальчика действительно все время клонило ко сну в жаркой классной комнате. После того как Эди-бэби и другой художник, Витька Проуторов, повесили газету на стену, Юрка протолкался к Эди и сказал, что хочет с ним «стукнуться». «Давай стукнемся, Савеха», — сказал он. «Савеха» было производным от Савенко, фамилии Эди. Среди учеников восьмой средней школы было модным называть друг друга с окончанием на «ха». Ситенко называли Ситеха, Карпенко Карпеха и т. д. У Эди-бэби, как уже было замечено, не было клички в его детские годы. Эди-бэби стал называть его Кадик, да и то, что это за кличка, это почти настоящее его имя.

Эди-бэби сказал: «Давай стукнемся». По неписаному закону восьмой средней школы трусостью и позором было бы в данном случае отказаться. Они договорились стукнуться в пустом классе на большой перемене.

Сибирский Юрка избил Эди-бэби до потери сознания. И круто изменил его жизнь, как появление ангела Габриэля изменило всю жизнь Магомета и сделало его пророком, а упавшее яблоко сделало Ньютона Ньютоном.

Когда Эди-бэби пришел в себя, он лежал на полу в пустой классной комнате, вокруг него стояли несколько его соучеников с испуганными лицами, а чуть поодаль, за одной из парт, спокойно сидел Юрка Обеюк.

— Ну что, получил? — сказал Юрка, увидев, что Эди-бэби открыл глаза.

— Получил, — согласился Эди-бэби. Что-что, но объективную реальность он понимал хорошо. Вместе с сочувствующими он проследовал в мужской туалет, где его почистили водой от мела и пыли, налипших на его брюки и черную вельветовую куртку. К синякам Эди-бэби, а вся его физиономия была украшена синяками и ссадинами, были приложены пятаки, дружно протянутые ему соучениками. Инцидент был исчерпан.

Идя в тот день домой после уроков, Эди-бэби анализировал свою жизнь, рассматривал ее с различных углов зрения. Все свои одиннадцать лет. Чуть отвлекся он от этого процесса только дома, при первых испуганных криках матери и в процессе парирования ее вопросов «Кто?», «Где?», «Когда?».

Эди-бэби только и сказал, что он подрался. Кто же его побил, он не сказал, справедливо полагая, что это его личное дело. Вопросы же «Где?» и «Когда?» и вовсе не имели смысла, по мнению Эди-бэби.

В тот день он не прикоснулся к своим французским королям или римским императорам, не раскрывал тома своих тетрадок, не обложился книгами. Он лежал на диване, повернувшись носом к его мягкой спинке, и думал. Он слышал, как пришел отец, он даже покорно встал, чтобы отец мог рассмотреть его украшенную синяками и шишками физиономию, но почти тотчас лег опять в ту же позицию, носом к стене. Когда отец и мать очень уж надоели ему своим гудением за спиной, он выдернул из-под головы одну из диванных подушек и накрыл ею голову. Так делал отец, когда в воскресенье ложился после обеда подремать. Однако Эди-бэби не спал. Он думал.

Не заснул он во всю ночь. Но когда на следующее утро он встал, оделся, умылся и как автомат проследовал на кухню, где съел свою обычную утреннюю яичницу с куском колбасы, взял старую отцовскую полевую сумку, служившую ему портфелем, и вышел, направляясь в школу, он был уже другим человеком. Совсем другим человеком.

Эди-бэби до сих пор четко помнит это утро до мельчайших деталей, яркое весеннее солнце и то, как он прошел по тропинке за дом, обычный его маршрут, чтобы выйти на собственно Первую Поперечную улицу, которая и должна была привести его к школе. Но в тот день Эди-бэби остановился ненадолго за домом, под окнами Владьки и Леньки Шепельских, поставил свою полевую сумку на землю, развязал и снял с себя пионерский галстук и сунул его в карман. Ничего общего с отрицанием пионерской организации этот жест не имел, скорее Эди-бэби символизировал снятием галстука начало новой жизни для себя. Эди-бэби решил оставить свои книги, пойти в реальный мир и стать в реальном мире самым сильным и смелым.