Книга Книга судьбы - Паринуш Сание

Мать с обиженным и недоумевающим видом вышла из комнаты.

– А теперь, моя хорошая, сделай так, чтобы я не осрамилась: открой рот и выпей всего один глоток. Во имя Аллаха, это же стыд и позор позволить такой нежной коже одрябнуть. Ты так исхудала, наверное, весишь не больше, чем Фаати. Красивая девушка, тебе жить да жить, а не станешь есть, не поправишься..

Что-то она разглядела в моих глазах или подметила усмешку в уголках губ – что именно, не знаю, – но госпожа Парвин вдруг замолчала и уставилась на меня. А потом, как человек, только что сделавший великое открытие, сказала:

– А! Так ты именно этого и хочешь… ты хочешь умереть. Таким способом пытаешься покончить с собой. До чего ж я глупа! Как же я сразу не догадалась? Ты убиваешь себя. Но зачем? Ведь ты влюблена. И кто знает, быть может, тебе еще удастся соединиться с ним. Зачем же убивать себя? Какое горе для Саида!

Услышав это имя, я задрожала и снова открыла глаза. Госпожа Парвин поглядела на меня и сказала:

– Да что с тобой? Или боишься, что он тебя не любит? Ах, тем-то и сладка любовь.

Она поднесла стакан к моим губам. Я ухватила ее за руку что было силы и даже приподнялась на постели.

– Скажите мне правду. Саид жив?

– Что? Конечно, жив. С чего ты взяла, что он умер?

– Потому что Ахмад…

– Что Ахмад?

– Ахмад ударил его ножом.

– Ну да, только ничего с ним не случилось. Ох… ты же так и лежала без сознания с тех пор, как увидела окровавленный нож. И твои кошмары и крики по ночам – все от этого? Бедняжка, моя спальня с той стороны примыкает к твоей, и я слышу тебя каждую ночь. Ты все кричишь: “Нет, нет!” Это из-за Саида? Ты поверила, что Ахмад его убил? Вот оно как! Полно, дитя мое! У Ахмада на такое духу не хватит. Думаешь, можно так просто выйти на улицу, убить человека и преспокойно вернуться домой? В этой стране есть закон. Так бы легко ему это с рук не сошло. Нет, дорогая моя, успокойся: Саид отделалея двумя царапинами, на руке и на лице. За него вступился аптекарь, вмешался хозяин соседней лавки. Саид даже в полицию не обращался. Жив-здоров. На следующий же день я своими глазами видела его на крыльце аптеки.

Впервые за неделю дыхание вернулось ко мне. Я закрыла глаза и от всей души возблагодарили Аллаха. А потом упала на постель, уткнулась лицом в подушку и зарыдала.

Болела я до весны, до самых новогодних каникул[1]. Нога зажила, но вес я так и не набрала. Что делалось в школе, мне не говорили, и спрашивать было нельзя. Без толку бродила по дому, меня даже в баню не пускали: мать грела воду и велела мне мыться дома. Холодно было дома и страшно. Поговорить не с кем. Мне было так грустно, я глубоко погружалась в свои мысли и ничего вокруг себя не замечала. Мать старалась даже не заговаривать о том, что произошло. Но порой с языка у нее слетало больно ранившее меня слово.

Отец не глядел в мою сторону. Никогда. Словно меня тут не было. И с другими членами семьи почти не общался. Он был печален, тревожен, выглядел постаревшим. Ахмад и Махмуд тоже меня избегали. По утрам они второпях проглатывали завтрак и уходили. Ахмад возвращался домой ночью – позже прежнего и еще более пьяный – и сразу валился в постель. Махмуд, придя с работы, быстро перекусывал и уходил в мечеть или же запирался у себя в комнате и полночи молился. Меня они не трогали, и то хорошо. Но Али и без них умел отравить мне жизнь. Он неустанно меня преследовал, говорил гадости. Мать порой ругала его за это, а я старалась не обращать внимания.

Лишь общество Фаати было мне приятно, только она и скрашивала мое существование в этом доме. Каждый день, вернувшись из школы, она целовала меня и смотрела на меня с каким-то взрослым сочувствием. Что бы сестренка ни кушала, обязательно приносила мне кусочек и просила тоже поесть. Порой она даже покупала мне шоколад на карманные деньги. Она все еще боялась, как бы я не умерла.

Я понимала – в школу мне уже не вернуться, однако надеялась, что после Нового года мне разрешат хотя бы доучиться на курсах шитья. Шить мне вовсе не нравилось, но мне бы выйти из дому, покинуть четыре стены! И как же я скучала по Парванэ! Даже не знала, кого я больше хочу увидеть, ее или Саида. Так это было странно. Столько боли, столько унижения приняла из-за Саида, так вульгарно и грубо перетолковали наши отношения, и все-таки я не жалела о том, что было между нами. Я вовсе не чувствовала себя виноватой: напротив, мне казалось, что самое чистое, самое честное чувство моей души – любовь к Саиду.

Со временем госпожа Парвин рассказала мне о том, как нагнетались события и как это сказалось на семье Парванэ. В ту ночь, когда я лишилась чувств (в ту или на следующую), Ахмад явился к ним домой, мертвецки пьяный, бранясь последним словами. Отцу Парванэ он сказал: “Нечего нос задирать. Дочка ваша больно востра, она и нашу девчонку до беды довела”. К этому он присовокупил еще множество скверных слов. От одной мысли о таком скандале меня пот прошиб. Как я теперь посмотрю в глаза Парванэ и ее родителям? Как посмел Ахмад наговорить подобных мерзостей уважаемому человеку?

Отсутствие известий о Саиде сводило меня с ума. Наконец я упросила госпожу Парвин зайти в аптеку и разузнать о нем. Хотя она побаивалась Ахмада, авантюрный дух взял верх. Кто бы подумал, что однажды мне придется довериться этой женщине? Она все равно не очень-то нравилась мне, но другой связи с внешним миром у меня не было. Почему-то против ее визитов ко мне никто в семье не возражал. На следующий день она снова зашла. Матушка возилась в кухне. Возбужденная, встревоженная, я поспешила спросить:

– Что вы узнали? Вы сходили в аптеку?

– Еще бы, – ответила она. – Зашла, купила кое-каких мелочей, а потом спросила доктора, отчего не видать Саида. Он ответил: “Саид уехал к себе на родину. Тут ему оставаться нельзя было: бедный парень лишился имени и репутации, да и жизнь его оказалась под угрозой. Я сказал ему: ‘Что, если в темноте кто-нибудь нападет на тебя с ножом и зарежет?’ Погибнуть таким молодым… Они бы все равно не отдали ему ту девушку. Этот ее сумасшедший братец!” Так что Саид бросил университет и уехал к себе в Резайе.

Я почувствовала, как по щекам ручьем бегут слезы.

– Перестань! Хватит плакать! – пожурила меня госпожа Парвин. – Прежде ты думала, будто он умер, так возблагодари же Аллаха: он жив. И наберись терпения. Как только эта история забудется, он, наверное, постарается связаться с тобой. Хотя я бы тебе советовала забыть о нем. Братья не согласятся выдать тебя за него. Ахмад ни за что не позволит… Разве что отца ты сумеешь уговорить? Так или иначе, подождем – увидим, даст он о себе знать или нет.

Только-то и радости за все новогодние каникулы – меня дважды вывели из дому. Один раз в общественные бани на традиционное предновогоднее купание. При этом мне никого увидеть не удалось, потому что родичи специально выбрали самый ранний утренний час. Во второй раз мы ходили к дяде Аббасу поздравлять с праздником. Все еще было холодно. В тот год весна запоздала, но воздух был наполнен свежим запахом Нового года. Как приятно было выйти из дому! Казалось, на улице и чище, и светлее. Дышалось легко.