Книга Русские чернила - Татьяна де Ронэ

Вооружившись «Монбланом», Николя снова уселся за стол, и перо зависло над бумагой. Новая домработница бесшумно сновала по квартире, изо всех сил стараясь ему не мешать. Ему стало ужасно неловко, и он притворился, что пишет. На самом деле он принялся сочинять любовное письмо Дельфине, отлично понимая, что никогда его не отправит. И тут до него дошло, что писать в своей роскошной двухэтажной квартире он вообще не сможет. Избыток пространства гасил творческую энергию и располагал к ленивой расслабленности. Тогда он попробовал работать в соседнем кафе на улице Ла-Мотт-Пике, но его отвлекали сновавшие взад-вперед прохожие.

Вконец обессилев, Николя решил снять семиметровую комнату для прислуги по соседству, на авеню дю Сюфрен, в пяти минутах от дома. Комнатушка походила на монашескую келью, с проржавевшим и треснувшим умывальником в одном углу и с облупившимся крашеным радиатором в другом. Окна выходили во двор, на многоэтажку напротив. Спокойнее места не придумаешь. Николя был доволен: это как раз то, что нужно, чтобы отогнать лень и оживить творческий процесс. Он купил старый письменный стол на барахолке и деревянный стул в «ИКЕА». Единственной роскошью, которую он себе позволил, была лампа «Костанца». Прекрасно, сказал он себе, решительным шагом отправляясь в клетушку, которая теперь станет служить ему кабинетом. Напевая, вошел он в качающийся, скрипучий лифт, и тот долго полз наверх, к вожделенному письменному столу. Он потер руки, пару раз сжал и разжал кулаки и принялся писать. Еще одно письмо Дельфине. Длинное и красивое – в этом он не сомневался – письмо любви. Прекрасное начало для нежного и волнующего романа. Он представил себе восторг Алисы Дор, даже увидел обложку книги и прикинул, что будет говорить журналистам. «После разрыва я чувствовал себя таким потерянным…» Потом его взгляд стал блуждать, и он краем глаза уловил какое-то движение в доме напротив, за тремя маленькими окошками с зелеными занавесками. Движение повторилось, и Николя с изумлением увидел, как из комнаты в комнату перебегает, вернее, прыгает с грацией балерины нагая девушка. Руки ее вытянуты вперед, маленькая острая грудь подрагивает, темные волосы разметались по спине. Николя различал фактуру ее кожи, округлые стройные бедра, плоский живот с темным треугольничком внизу. Заинтригованный и взволнованный, он отложил ручку. Девушка продолжала свой танец. Неужели она не чувствует, что за ней наблюдают? А если почувствует, как к этому отнесется? У него не хватило сил оторваться от этого зрелища и вернуться к рукописи. А нагая плясунья, как назло, без всякого усилия, взявшись рукой за щиколотку, подняла ногу вертикально вверх, предоставив ему любоваться самым интимным. У него пересохло в горле. Да, в таких условиях писать не получится. Надо будет заклеить окно белой бумагой.

На следующий день он мужественно, скрепя сердце отодвинул стол подальше от окна, чтобы не видеть больше балерину-соблазнительницу. Теперь он снова мог сосредоточиться. Однако только он начал лихорадочно скрипеть пером, описывая бедра Дельфины под душем, как послышалось громкое, со всхлипом, сопение, причем так близко, словно кто-то стоял у него за спиной. Потом сопение сменилось победным мужским ревом явно сексуальной окраски. Звуки доносились из номера слева. Николя пал духом. Силы покинули его, а между тем рев становился все громче, всхлипы – чаще. Ну как можно родить хотя бы строчку, когда у тебя перед глазами нагая плясунья, а за стеной аудиокамасутра? Рев и всхлипы перешли в целый концерт стонов и бормотания на чужом языке. Вдруг раздался глухой удар, и Николя вздрогнул. Потом что-то громко щелкнуло, и тишину разорвал леденящий душу крик. Он осторожно приоткрыл дверь. Снова крик, и снова удар. На пороге соседней квартиры, застав Николя врасплох, внезапно возник странный силуэт: огромное существо неопределенного пола, с широченными плечами и толстыми, затянутыми в латекс ногами, которые были словно насажены на шпильки. За этим чудищем появилось еще одно. Такое же здоровенное, с платиновыми буклями а-ля Людовик Четырнадцатый и в таком же нелепом наряде: в черных кожаных ботфортах, сетчатых чулках и в коротком облегающем платье. Разинув рот, Николя смотрел, как они вразвалку продефилировали к лифту, заставляя сотрясаться весь дом и громко разговаривая по-португальски. Проститутки? Бразильские трансвеститы? Если они так и будут тут шляться, он вообще не сможет работать.

Едва в доме воцарилось относительное спокойствие, как в комнату справа въехал какой-то парень, которого раньше тут видно не было. Новый жилец с утра до ночи мрачно бренчал на расстроенной гитаре и фальцетом блеял одну и ту же песню Джеймса Бланта. Николя хотелось его удавить. Однажды вечером к нему присоединилось ужасающе фальшивое мяуканье женского голоса, и Николя понял, что сосед разорился на караоке. Парочка расправилась с «Imagine» и «Let it be», а потом принялась доканывать «Summer Nights», «All By Myself» и «Comme d’habitude». Слушать их было настолько невыносимо, что Николя хохотал до слез. Он даже записал кое-что из их репертуара на компьютер, чтобы потом позабавить друзей. На следующий день парочка принялась безостановочно совокупляться, и, судя по звукам, все у них происходило быстро и брутально. К услугам Николя была вся гамма: неистовый скрип кроватной сетки, хриплое пыхтение, переходящее в хрюканье… Вот уж ни за что на свете подобные звуки не вызвали бы в нем никаких желаний. Это было еще хуже караоке. Парень коротко взвизгивал, как поросенок, которого режут, а девица стоически молчала до кульминационного момента, а потом испускала жуткий, нечеловеческий вопль. Постучать в стенку Николя не отважился. А вдруг они тоже его фанаты? Будут потом каждые десять минут стучать в дверь и приставать. Нет, так рисковать нельзя. Тогда он обзавелся в аптеке на улице Левендаль берушами и затолкал их в уши как можно глубже, чтобы не слышать ни визга, ни кваканья. И сразу стал слышать биение собственного сердца. Этот странный звук приводил его в замешательство, но был гораздо приятнее, чем омерзительный дуэт за стенкой.

Проводя день за днем в кабинете либо за столом, либо возле окна в надежде снова увидеть балерину, он понял, что концентрация внимания – вещь достаточно хрупкая. Его постоянно отвлекали какие-то мелочи. Даже почти столетняя старушка с седьмого этажа, с совершенно белыми волосами и согнутой спиной, заслуживала того, чтобы за ней понаблюдать. Она целыми днями читала или дремала, изредка выходя на террасу поворковать с деревьями, голубями и небесной синевой. Однажды утром она заснула в шезлонге, голова свесилась набок, юбка провисла между костлявыми коленками. Спала она так долго, что Николя подумал, уж не умерла ли. Наконец она зашевелилась и пошла к себе медленной, шаркающей походкой. С удовольствием подсматривая за соседями, Николя ощущал себя Джеймсом Стюартом из фильма «Окно во двор»[7]. Особенно ему нравилось смотреть, как в квартире на четвертом этаже молодая мать играла с маленькими детьми. А на пятом проживала женщина, как две капли воды похожая на героиню одного из фильмов Педро Альмодовара, наверное, это и была та актриса. Да и как могло быть иначе? Она вышагивала взад-вперед по комнате, не выпуская из рук телефона, с неизменной сигаретой в зубах. Когда же она садилась за ноутбук, можно было различить его экран, если прищуриться, конечно.