Книга Деревушка - Уильям Фолкнер

- Кто это ваш братан? - спросил Хьюстон, В этот миг показалась старая тощая кляча, что было сил тянувшая потрепанную, тарахтящую пролетку, у которой одно колесо было крест-накрест стянуто двумя поперечинами, и казалось, одна лишь инерция не дает ей рассыпаться, а стоит ей остановиться, как она сразу развалится. В пролетке сидел другой незнакомец - хилый человечек, одетый словно бы с чужого плеча, с заостренным болтливым лицом ни дать ни взять морда хорька; он остановил лошадь, крикнув на нее так громко, словно между ними было целое поле, выскочил из пролетки и вошел в кузню, сразу заговорив, или, вернее, продолжая говорить.

- Доброе утро, доброе утро, - сказал он, и его маленькие блестящие глазки быстро забегали. - Хотите подковать лошадку, так, что ли? Отлично, отлично, хочешь сберечь жеребца, береги копыта. Да, хороша у вас лошадка, но я тут, неподалеку, в поле видел получше. Впрочем, какая разница: любишь меня, люби и моего коня, где уж нищему выбирать, не все сбывается, что желается, а то бы все ездили на кровных рысаках. Что тут у тебя? - сказал он человеку в переднике. Теперь он стоял на месте, но, казалось, все еще был в стремительном движении, точно его одежда была так сшита и так сидела на нем, что никак не обнаруживала движений тела, если только под пей вообще было тело. - Ты до сих пор не раздул огонь? Ну-ка, ну-ка.

Он ринулся к полке с бидоном - казалось, это все то же непрерывное движение - разом очутился подле полки, схватил бидон, понюхал и чуть не выплеснул его содержимое на угли в горне, прежде чем двое других успели пошевельнуться. Но в последнюю секунду Хьюстон удержал его, вырвал бидон и вышвырнул за порог.

- Да ведь я только-только отнял у него вот эту хреновину, - сказал Хьюстон. - Что здесь происходит, разрази вас гром? Где Трамбл?

- А, тот малый, что был здесь раньше? - сказал незнакомец. - С ним контракт расторгнут. Теперь кузницу арендую я. Меня зовут Сноупс. А. О. Сноупс. А это мой двоюродный брат Эк Сноупс. Но кузница все та же и наковальня прежняя, только кузнец новый.

- Плевать мне, как его зовут, - сказал Хьюстон. - Лошадь он подковать может?

Снова незнакомец повернулся к парню в переднике и закричал на него так же, как раньше кричал на лошадь:

- Давай, давай! Разводи огонь!

Хьюстон с минуту постоял, глядя на них, потом сам взялся за дело, и огонь запылал.

- Ничего, выучится, - сказал незнакомец. - Дайте только срок. С молотом он управляется ловко, хотя, пожалуй, с виду не больно похож на заправского кузнеца. Ну да ничего, подучится. За ученого двух неученых дают. Вот погодите, парень малость набьет руку, - и через день-другой он подкует лошадь не хуже Трамбла или всякого другого.

- Свою лошадь я подкую сам, - сказал Хьюстон. - А он пусть только мехи раздувает. Это он, пожалуй, сможет и так, для этого руку набивать не надо.

Но едва подкова остыла в бадье, незнакомец снова ринулся и схватил ее. Это было полнейшей неожиданностью не только для Хьюстона, но, казалось, и для него самого, - похожий на хорька, он существовал как бы вне своей шкуры, вне одежды, так что одежду еще можно схватить, удержать, но не тело - его не удержишь, оно все равно сделает свое, навредит, напакостит, потому что неистовая мгновенная вспышка энергии вырывается наружу, едва намерение успеет возникнуть, - он вклинился между Хьюстоном и поднятым копытом, приложил к нему подкову, со второго же удара вогнал гвоздь в живое мясо, лошадь рванулась, и он как был, вместе с молотком, полетел в бадью, а Хьюстон и тот второй, в переднике, насилу загнали лошадь обратно в угол, и Хьюстон выдрал гвоздь, швырнул его вслед за подковой туда же, в угол, и вне себя вытолкнул лошадь задом из кузницы. Пес встал и спокойно занял свое место у ног хозяина.

- Можете передать Биллу Уорнеру, ежели, впрочем, ему есть до этого дело, а только он, видно, чхать на все хотел, можете передать ему, что свою лошадь я повел ковать в Уайтлиф, - сказал Хьюстон.

Лавка и кузница стояли напротив друг друга, разделенные дорогой. На галерее уже было несколько человек, и они видели, как Хьюстон, сопровождаемый огромным, спокойным, величественным псом, увел лошадь. Им даже не пришлось переходить дорогу, чтобы поглядеть на одного из этих пришлых, - тот, что был пониже ростом и постарше, в одежде, которая будет казаться на нем чужой, даже когда, вконец обветшав, свалится с плеч, с подвижной, заостренной мордочкой и блестящими бегающими глазками, сам подошел к лавке. Он поднялся на крыльцо, уже здороваясь с ними. Не переставая болтать, он вошел в лавку, и говор его был звучный, быстрый и бессмысленный, словно какое-то неразумное существо в пустой пещере болтает само с собой невесть о чем. Потом он снова показался в дверях, всё не переставая болтать:

- Ну, джентльмены, старому - гнить, новому - цвесть. Конкуренция - душа торговли, и хотя вся цепь никак не крепче, чем самое слабое ее звено, тем не менее вы сами скоро убедитесь, что на этого парня можно смело положиться, дайте ему только вникнуть в дело. Кузница старая и наковальня старая, зато новая метла чисто метет, и ежели старого пса новым штукам не выучишь, то молодого, да к тому же прилежного можно выучить чему угодно. Дайте только срок - ведь даже цент, отпущенный по водам, воздается сторицей. Да, да, как аукнется, так и откликнется, а от безделья, говорят, и удавиться недолго. Всех благ, джентльмены! - Он сошел с крыльца и сел в пролетку, всё продолжая болтать и обращаясь то к человеку в кузнице, то к своей тощей кляче, и все это единым духом, без малейшей запинки, так что невозможно было понять, с кем он разговаривает. Он уехал, а люди на галерее смотрели ему вслед с каменными лицами. Весь день они один за другим ходили через дорогу, к кузнице, и разглядывали второго пришельца - его спокойную, пустую, открытую, безобидную физиономию, которая, казалось, была лишь подкладкой для густой щетины на голове, как основа ворсистого ковра. Какой-то человек пригнал фургон со сломанной осью. И новый кузнец починил ее, хотя провозился чуть не до самого полудня и работал не отрываясь, но вяло, словно в дремоте, как будто душой он был где-то далеко и нисколько не интересовался своим делом, несмотря на причитавшиеся ему за это деньги; озабоченный, неповоротливый, он, казалось, все делал невпопад, хотя в конце концов справился с работой. После полудня мимо проехал Трамбл, старый кузнец. Но если те, кто сидел на галерее, надеялись поглядеть, что будет, когда появится человек, который, по крайней мере до вчерашнего вечера, считал себя здесь хозяином, то им пришлось разочароваться. Трамбл с женой проехал через Балку в фургоне, нагруженном домашним скарбом. Если он и поглядел на свою старую кузницу, брюзгливый, но крепкий еще старик, хороший мастер, до вчерашнего дня ни у кого не вызывавший любопытства, - никто этого не заметил. Больше его никогда не видели.

Через несколько дней все узнали, что новый кузнец живет в одном доме со своим двоюродным братом (или кем он там ему доводится, этого никто не знал точно) Флемом и оба спят на одной кровати. А еще через полгода кузнец женился на одной из дочек хозяина, у которого оба они жили и столовались. Прошло десять месяцев, и вот он уже возил в воскресные дни детскую коляску (прежде - или, может, все еще - принадлежавшую Биллу Уорнеру, как седло, в котором ездил его двоюродный брат) вместе с пяти- или шестилетним мальчиком, сыном от первой жены, которой никто и в глаза не видел, доказывая тем самым, что в личной или, во всяком случае, в семейной жизни он гораздо проворней и напористей, чем на людях, в кузнице. Но все это выяснилось позже. Пока же все знали одно: у них кузнец не лентяй, с открытым сердцем, покладистый, всегда приветливый, даже великодушный, но неуклюжий от природы, и все, что превышало его возможности, всякий замысел или проект, все шло прахом, распадалось на мертвые составные части - куски дерева и железа, ремни, бесполезные инструменты.