Книга Венок ангелов - Гертруд фон Лефорт

– Да, потом я и в самом деле сделал это. Лицом к лицу со смертью, тяжело раненный, преодолевая страшную боль, я позвал тебя. Мне пришлось долго ждать, пока меня подберут санитары. Товарищи не могли мне помочь, потому что наши отступили далеко назад; я звал вовсе не их, я звал тебя. Со всех сторон без конца рвались снаряды; я кричал час за часом, до самой ночи. Все погрузилось во мрак, все кончилось, не кончалась только эта адская канонада! Я продолжал звать тебя, слабея и все тише и тише произнося твое имя, пока мне вдруг не показалось, будто я слышу твой ответ, близко-близко, у самого уха: «Я с тобой, Энцио, я не оставлю тебя». Это непостижимо, но твой голос был настолько отчетливо слышен, как будто никакой канонады вовсе не было. Только он словно доносился откуда-то издалека. А потом все вдруг мгновенно стихло, война кончилась, моя голова лежала у тебя на коленях, – и я уснул. Вероятно, вскоре после этого они и нашли меня. Теперь ты понимаешь, почему я все время твержу, что ты была со мной на войне?

Меня охватило волнение, не поддающееся никаким описаниям, ибо дверь в неведомое пространство, о котором я говорила выше, наконец рас-пахнулась: его судьба соприкоснулась с моей в ее сокровеннейших пределах, она слилась с ней в единое пространство, залитое ярким светом! Я стала главным фронтовым впечатлением моего друга, а он – моим главным религиозным впечатлением. Две линии – незабываемая ночь молитв и страшная ночь на поле битвы – чудесным образом пересеклись!

– Я и в самом деле была с тобой, Энцио!.. – произнесла я, потрясенная услышанным. – Это могла быть только та ночь, о которой ты рассказал: я проснулась от твоего крика – он долетел до меня из твоего страшного одиночества, как будто из какой-то немыслимой дали. Я увидела перед собой твое лицо, как тогда, в ночном Колизее. Я встала с постели и опустилась на колени. Холодея от ужаса, я молилась за тебя несколько часов подряд, пока у меня не появилось ощущение, что Бог подарил мне твою жизнь…

Его светлые ресницы чуть заметно дрогнули.

– Мой крик не имеет никакого отношения ни к Богу, ни к молитвам… – тихо ответил он. – У меня нет больше Бога, Которого ты могла бы просить за меня, я ровным счетом ничего не знаю ни о каком Боге. – Это прозвучало как-то робко, отчужденно и невероятно скованно.

– Энцио! – пролепетала я. – Не говори, что ты ничего не знаешь о Боге! В тебе есть нечто, что досталось тебе от Него и что тебя с Ним связывает. Я увидела это в свой первый вечер в Гейдельберге, когда бросилась к тебе вниз по лестнице, я увидела Его на твоем лице, как зарницу, как чувство, которое соприкасается с Небом, и сейчас, только что, я опять Его увидела! Ты мне так близок, так близок, Энцио!

Я непроизвольно протянула ему и другую руку. Он и ее прижал к сердцу, потом склонился и поцеловал обе мои ладони. Он словно возложил на них драгоценный дар – то блаженное чувство, которое соприкасается с Небом; я почувствовала, как оно хлынуло на меня, я готова была сцеловать его поцелуй со своих ладоней!..

Потом мы, растроганные до глубины души, молча прошли до конца древней улицы и вошли в лес, чем-то напоминавший парк. Над нами тихо колыхался прозрачно-зеленый полог ветвей. У подножия каштанов и буков вместо газона расстилался живым ковром малахитовый плющ, словно специально взращенный искусной рукой садовника. Воздух благоухал чужеземными ароматами, как будто где-то совсем рядом, за деревьями, затерялся дивный сад и нежился в объятиях леса, словно его невеста.

Вдруг Энцио сказал:

– Я и сейчас зову тебя, как тогда, во время боя, – ты придешь ко мне?

– Энцио, дорогой Энцио, я ведь уже пришла… – полушепотом ответила я.

Он покачал головой, глядя на меня, – его взгляд словно окутал меня с головы до пят в то блаженное чувство; совершенно ошеломленная, я поняла: это чувство адресовано мне! И у меня вдруг появилось ощущение, как будто все, что я считала своим даром ему, оказалось всего лишь благодарностью, – почти задыхаясь от нежности, я опять почувствовала желание поцеловать свои собственные ладони, еще хранившие след от его поцелуя. Но в этот момент он напечатлел поцелуй и на мои губы…

Мы долго сидели на скамье, там, где невидимый дивный сад тихо грезил в объятиях леса. Потом рука в руке отправились дальше, в глубь леса, к замку. Красноватые руины замка мерцали сквозь нежную весеннюю листву деревьев, как мистическая изгородь из колючего шиповника; они были еще влажными от росы или ночного дождя, но солнце уже стояло прямо над ними, и каждая капля горела изнутри разноцветным огнем. Мы словно сами вдруг стали тайной леса, которая всегда так непреодолимо влекла меня к себе. В наших глазах, как и на ресницах леса, тоже поблескивали слезы. Так мы и достигли ворот замка. Вокруг не было ни души – нас словно ограждало от людей чье-то волшебное заклятие: никто не встретился нам на пути.

– Ты как будто ведешь меня, как свою принцессу, к себе в замок, – сказала я.

Он легонько прижал меня к себе, но на этот раз не сказал ни слова о «германском памятнике-предостережении». Он сказал только:

– Да, я веду тебя туда как свою принцессу.

Во дворе тоже никого не было. Только залитая утренним солнцем серебряная ива склонила свои длинные, похожие на прозрачную вуаль кудри над сиротливой пустотой пространства, которая, однако, не имела ничего общего с потрясающей отрешенностью римских руин, ибо – и это стало для меня ошеломляющим сюрпризом – замок оказался вовсе не руиной! Его отдельные постройки стояли как ни в чем не бывало, так органично сросшись из многообразия времен; позы фигур в нишах были так благородны, убранство порталов, обрамление окон – все казалось совершенно невредимым, как будто это пышное великолепие излилось подобно выступившей из берегов реке в благоуханное море леса или как будто ветра и облака немного приподняли его крыши, чтобы верхушки деревьев могли заглянуть внутрь, пока спят его обитатели. Нет, эти руины не были похожи на руины римского Форума, на почившие дворцы и храмы с печатью вечного совершенства на призрачном челе – здесь было не вечное совершенство, а лишь начинающееся волшебство превращения.

– Но ведь «германский замок» еще жив! – воскликнула я с восторгом. – Он совсем не разрушен: этот рыцарский замок просто превратился в замок из эйхендорфовской новеллы[17]. Может быть, все, что тебя гнетет, тоже должно претерпеть некое превращение? – Я подумала в этот момент о его Германии.

Но он опять, как бы пропустив мимо ушей мои слова, сказал лишь:

– Меня сейчас интересует лишь одна часть Германии – ты сама! Можешь ли ты сама претерпеть некое превращение?..

– Энцио… – ответила я, чувствуя, как меня переполняет готовность к любым жертвам и испытаниям. – Я могу все, чего ты пожелаешь! Во что мне превратиться? Скажи мне! Пожалуйста!

– Но ведь ты уже превратилась… – ответил он дрожащим голосом. – Ты все еще считаешь себя так называемой Христовой невестой?.. Я люблю тебя, а ты – неужели ты меня не любишь?