Книга Осенняя история - Томмазо Ландольфи

Животный страх и отвращение — вот все, что я испытывал при этом долгожданном для меня видении. Словно почуяв это, призрак задержал на мне свирепый и вместе мерзостно-подобострастный взгляд. Он угрожал и умолял одновременно: все что угодно, только не лишать его кошмарной жизни, уродливой, недолговечной минуты бытия и не разоблачать моим неверием.

Тут я не выдержал и приглушенно вскрикнул. Невольным моим порывом было упредить хозяина. Призрак, который он вызывал с таким усердием и нарекал столь сладостными именами, в действительности оказался чудовищным обманом его и наших воспаленных чувств, безумно взбудораженных и покоренных некой адской силой. Явившаяся вовсе не была его любимой (нашей любимой). От вскрика призрак моментально испарился, и только бледная полоска дыма лениво поднималась из жаровни. Прервалось колдовство, и сокрушились силы тьмы.

Старик еще не осознал случившегося. Но вот он лихорадочно заерзал и застонал от ярости и боли, как раненый медведь. Блеснул свет лампы.

Моею первой мыслью было бежать, и все же я остался. Когда хозяин двинулся к двери, я вынужденно вышел из укрытья. Старик приблизился ко мне почти вплотную. На миг мы замерли, переводя дыхание и глядя друг на друга.

Его негодование пока не вырвалось наружу. Хозяин выглядел до основанья потрясенным и впрямь напоминал смертельно раненого зверя.

— Зачем? — спросил он наконец, трясясь как в лихорадке. Я не ответил на этот уже бессмысленный вопрос и тоже весь дрожал. Как будто лишь сейчас припомнив о своем пистоле, старик извлек его, приставил мне к груди, но тут же тыльной стороной ладони провел по лбу. Он испустил глубокий вздох. Вид у него был окончательно потерянный. Отсутствующий взгляд утратил пронзительную остроту.

В могильной тишине был слышен тихий шепот масляной капели, стекавшей на ковер из лампы, сверх меры накренившейся в дрожащей старческой руке. Он опустил оружие, которое неловко направлял мне в грудь. Я и не думал отстранять его: что проку защищаться? Ни сил и ни желания для этого не оставалось.

В конце концов он вышел из оцепененья. Кровь залила багрянцем щеки: то прорывалась ярость, которую я ждал почти нетерпеливо.

— Несчастный, вы умрете, — промолвил он чуть слышно и с дрожью в голосе добавил: — Вот уж двадцать лет, как я… Неужто, сударь, вам не ведомо, кто, что для меня она?.. Я целых две недели… Зачем, зачем!.. — воскликнул он скорей отчаянно, чем гневно. — Да, вы умрете, — повторил хозяин с какой-то неуверенностью в голосе, но не стрелял, должно быть, позабыв об этом. Теперь передо мною был усталый и немощный старик!

Внезапно его глаза сверкнули прежним блеском, взгляд сделался прямым и ясным, он был исполнен ядовитой ненависти и неукротимой силы, пронзивших все мое нутро. Не выдержав, я опустил глаза. Хозяина обуревала бешеная ярость, он вновь направил на меня пистоль. Теперь его рука почти не трепетала. Вот-вот раздастся выстрел. Но я по-прежнему не двигался.

Однако выстрелить хозяин не сумел. Он выронил пистоль и лампу (последняя еще светила несколько мгновений), схватился обеими руками за горло и рухнул навзничь, изрыгая страшный хрип.

Я кинулся бежать, освободившись наконец от плена неподвижности. Бежать, бежать из этого гнездилища. Бежать без промедленья и оглядки, оставив старика на произвол судьбы, живого или мертвого.

Я мчался, падая и снова поднимаясь, и опрокидывая без разбора мебель, и ударяясь обо что-то в темноте, прореженной то тут, то там оконным светом. Вдруг я опомнился: на дверь одной из комнат с обратной стороны набрасывались с бешеным рычанием собаки. Наверное, они уже искали старика, встревоженные криком и возней.

Нешуточное дело, тем более что дверь со скрипом поддавалась их напору. Ко мне вернулись самообладание и жалость. Я понял, пересилив собственную слабость, что не могу оставить беспомощного старца, и повернул назад, чтобы хоть чем-нибудь ему помочь, если еще не поздно, а уж потом незамедлительно покинуть это место навсегда. Я плотно затворил три двери, на случай если собакам удастся осилить первую, и в замешательстве вернулся по уже початому пути.

В кумирне духов — гробовая тишина. Почти угасшая жаровня при немощном свеченье угольков не позволяла различать предметы. Старик упал в каких-то двух шагах от двери, и я надеялся, что без труда найду его на ощупь. Но старика там не было. Не зная, что и думать, я попытался раздобыть огня. Но где взять спички? До этого я, кажется, заметил их на столике. Попутно я набрел на масляную лампу, лежавшую все в том же месте. На столике нащупал горстку спичек Попробовал возжечь светильник тот оказался пуст. И все-таки промасленный фитиль затеплился тщедушным огоньком.

При этом чахлом свете я огляделся. Вероятно, хозяин отполз немного в сторону. Но нет: старик исчез бесследно. Я не мог поверить, что кто-нибудь его унес из комнаты. Следовательно, он очнулся и вышел сам? Иль вызванные им же силы забрали старика с собой?

Что мне теперь до этого! Скорей покинуть этот дом. Мной овладел неудержимый страх. Прочь, прочь из сумрачного, адова отнорка. Через какое время, точно не скажу, избегнув псов, я выпрыгнул из нижнего окна и очутился на свободе. Я перевел дыхание.

Угрюмый сумрак ночи рассеивался жутковатой белизной тумана. На бледном поле неба туман накрыл далекие вершины изодранной мохнатой шапкой. Я был в чем был, без всяческих припасов: не беда! Все что угодно, только не обратно. Оставалось взять ружье из залы. Собаки мне мешать не станут: сейчас им, видимо, не до меня.

Все так и вышло. Пробраться в дом пришлось окольными путями, ведь главный вход был заперт изнутри. Испытывая облегчение и странную подавленность, я двинулся уторопленным шагом в окружный путь, сквозь заросли, меж влажных скал.

Куда я шел? Речь не о том. Тогда я этого не знал. Я уносился прочь.

Глава пятнадцатая

Но скверно знает человеческое сердце тот, кто подумал, будто не вернусь. Я оказался далеко от этих мест, нашел былых друзей, свел новые знакомства и окунулся в круговерть тех дней. Ночь, ставшая последней в стариковском доме, казалось, пробудила дремавшее во мне дотоле чувство долга. Я угодил в лихую перестрелку, был ранен, но не тяжело: задело руку. В те дни я и вернулся.

С момента бегства прошло недели две. И вновь, отчасти с умыслом, отчасти по необходимости, я появился там под вечер. Причины, побудившие меня вернуться, объяснялись исключительно нуждою. Но непонятно, что мне делать дальше? По-видимому, ничего. Или же действовать по обстоятельствам, буде последние представятся. Зачем я все-таки сюда пришел? Я не особо этим мучился. Тогда я обратился в бегство, теперь настал черед вернуться.

На этот раз мой путь пролег через низину. Фасад возник передо мной после того, как я сошел со склона, поросшего густой растительностью, и был от дома на ружейный выстрел. Однако я пошел кругом. Тому имелись веские причины. Во-первых, парадный вход не открывали, быть может, не одно столетье, и эта половина дома была необитаемой. А главное, когда однажды я уже пришелся здесь не ко двору, что можно было ожидать сейчас? Конечно, при условии, что мой хозяин жив. Но даже если нет, я должен хорошенько осмотреть усадьбу. Я миновал ухоженный когда-то яблоневый сад, скрываясь за кустарником и миртовой оградой, и тихо шел по прелым листьям, устлавшим мокрую дорожку. Еще подрагивал тускнеющий лиловый свет; на западе, в безоблачном просвете неба, мерцали молодые звезды. Стояла обыкновенная для этих мест, ничем не нарушаемая тишина.