Книга Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович

— Ну, узус… Узус — это обычай, правило, общественный закон.

— Но только общественный?

— Ну да, хотя общественные законы в любом культурном обществе уважают еще больше, чем государственные.

— А не можете ли вы мне, пан адвокат, объяснить, что плохое я сделал моему… молочному брату?

Адвокат громко и почти искренне рассмеялся.

— Я вижу, что из пана графа плохой юрист.

— Ну и что из этого, но если я должен назначить содержание, мне бы хотелось знать, за что.

— За отказ от наследства, которое он мог оставить за собой, скрыв от вас все.

— Я не собираюсь разбираться, мог он или нет, и скажу прямо, если существует это общественное право, то я не буду им пользоваться, потому что это несправедливо.

— Однако… — начал было адвокат, но Матей прервал его:

— Я не изменю своего мнения.

В его голосе и выражении лица была такая злоба, что адвокат растерянно посмотрел на пани Матильду.

— Видишь, мама, вспомни мои слова, — с ироничной усмешкой отозвался Гого.

— Не мешай, — оборвала его пани Матильда и обратилась к Матею: — Сын мой, ты неверно подходишь к делу. Нехорошо, неожиданно получив богатство, начинать с жадности.

— Я совсем не жадный, — холодно ответил Матей. — Я не стремился к богатству, но если оно мне принадлежит, не вижу смысла раздаривать его всем подряд.

— Это не так, мой сын. Ты ведь не будешь отрицать, что Гого имеет большие права, чем кто бы то ни было…

— У него они меньше, чем у любого другого. Каждый нищий имеет больше прав, чем он, протянуть ко мне руку за подаянием… Двадцать восемь лет он пользовался деньгами, сорил ими налево и направо, брал, сколько хотел. Покупал машины и бриллианты, учился в самых дорогих университетах, научился болтать на иностранных языках. У него были возможности, неограниченные возможности получить какую-нибудь специальность, и все за мои деньги. Неужели еще этого мало. И это все за мой счет, потому что он имел, повторюсь, неограниченные возможности, а я никаких. Это дважды за мой счет, и еще все мало?

Лицо Матея покрылось красными пятнами. Он старался говорить спокойно, но голос его дрожал. Наконец замолчав, он окинул присутствующих вызывающим взглядом.

— Так этого мало? — снова спросил он.

В комнате повисла гнетущая тишина. Через некоторое время послышался голос пани Матильды:

— Но я надеюсь, мой сын, что ты не захочешь оставить Гого, твоего брата, нищим?

— Почему нищим? — пожал плечами Матей. — Он молодой, здоровый, не обременен никакими обязательствами! И вполне способен зарабатывать на себя, может трудиться.

— Не так легко сегодня найти подходящую работу, — вставил адвокат.

— А что такое подходящая работа? Любая подходит, если нет другой. Если граф Тынецкий на протяжении многих лет мог быть писарем в собственном имении… Кстати, в любой момент, пожалуйста, пан… пан… Зудра может занять эту должность.

— Ты шутишь, мой сын.

— Почему? Вовсе нет. Пани графиня… мама ведь не считает работу, которой занимался ее сын, унизительной, неужели она унизит пана Зудру.

— Это все демагогия. Ничего оскорбительного нет в любой работе. Ты раздражен, и сам, если посмотришь объективно, согласишься, что для человека с таким образованием, как у Гого, должность писаря никак не подходит.

Матей развел руками.

— Жаль, но другой в Прудах для пана Зудры нет. Он не химик, значит, не может быть директором сахарного завода, не юрист, не экономист, чтобы остаться администратором. Я даже управляющим не смог бы его назначить, потому что у него нет сельскохозяйственного образования.

— Я не прошу у тебя должность для Гого. Дай ему одно из имений или назначь какую-нибудь пенсию, если не пожизненную, то, по крайней мере, на несколько лет, пока он не сможет обеспечивать себя сам.

Матей усмехнулся.

— Если бы даже я согласился на это, чего никогда не сделаю, думаю, амбиции пана Зудры не позволят принять от меня такую жертву.

— Вы правы, — сухо ответил Гого. — Я ничего от этого пана не хочу и ничего не приму. Нам не о чем говорить.

— Да, не о чем, — твердо повторил Матей.

Пани Матильда сидела в своем кресле выпрямившись, но на лице ее угадывалось выражение усталости и отрешенности.

Гого, стоя спиной к собравшимся, смотрел в окно. Матей из-под прищуренных глаз всматривался в блестящие носки ботинок адвоката, напряженный и готовый отразить новую атаку. Однако она больше не возобновилась. Вероятно, и адвокат Гимлер признал дело проигранным, так как минуту спустя вернулся к обсуждению ранее изложенных юридических формальностей.

Все единодушно пришли к соглашению, что в ближайшие дни оба заинтересованных в сопровождении адвоката уладят свои дела в Познани, после чего Гого уедет. Через день после него надолго должен покинуть имение и Матей.

Уходя, Матей еще не знал, куда он поедет, да и не задумывался над этим. Все его мысли были заняты состоявшимся спором. Угрызения совести не мучили, поступил он жестоко, но правильно, потому что Гого считал человеком, не заслуживающим ни уважения, ни какой-либо помощи. Горько и больно ему было лишь от того, что своим решением, возможно, он раз и навсегда охладил свои отношения с графиней Матильдой, к которой питал искреннюю привязанность и которая, как стало известно, его настоящая мать. Но сейчас в этой ситуации он был не способен пойти даже на самые незначительные уступки, пусть и ценой потери ее привязанности, хотя это выяснится со временем. Он уедет на несколько месяцев, а когда вернется, пани Матильда уже свыкнется с мыслью, что Гого — не ее сын. Матей приедет и тогда уже поселится во дворце. Постепенно он сблизится с матерью и домашними. И с панной Касей, с Касей… У него будет право обращаться к ней по имени, он сможет разговаривать с ней часами… Пройдет год или два, и о Гого все забудут…

Из холла он повернул к столовой, чтобы через буфетную пройти к боковому выходу, но в буфетной он увидел панну Касю. Она стояла возле столика и просматривала счета.

— О, вы здесь сами работаете, — обратился к ней Матей, — позвольте, я это…

— Нет-нет, спасибо, — поспешно отказалась она. — Я должна это сделать сама, чтобы привести все в порядок. Не хочу, чтобы после меня оставалась незавершенная работа.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Как это? Вы уже не будете заниматься домом?

— Я покидаю Пруды.

— Вы? Зачем? — испуганно спросил Матей. У него мелькнула мысль, что он тому виной, что, может быть, она не хочет тут остаться, потому что он становится хозяином имения или опасается, что он недоволен ее пребыванием.

Кейт взглянула на него с улыбкой.

— Разве вы не знаете?