Книга Голубь и мальчик - Меир Шалев

— Почему ты зовешь его Мешулам?

— Потому что я его всегда так зову. Гершон зовет его папа, а я зову его Мешулам. Ты не обращал внимания?

А потом сообщила:

— А моя мама зовет его «Шулам», а меня она зовет «Тиреле», а Гершона она зовет «Гереле», и это она сказала моему отцу называть тебя «Иреле». Она любит давать имена. Пипку она называет «пипин». И пипку у девочек, и пипку у мальчиков.

Она хлопнула по сабрам сосновой веткой, чтобы очистить их от колючек, и полезла на дерево, как маленький крепкий медвежонок, не переставая смеяться. Гершон, ее выздоравливающий брат, сидел на веранде, еще бледный и слабый, и махал нам цветным фонариком Папаваша.

— Жив-то он жив, но как же он выглядит, — ворчал Мешулам, — надо было раньше бросить эту врачиху.

Как у меня и у Тирцы, у Гершона тоже было короткое широкое тело, плоские ногти и густые жесткие волосы, но, в отличие от нас, у него была раздвоенная макушка, как будто два маленьких завихрения волос на верхушке головы. Папаваш, который сразу заметил это, рассказал нам, что у однояйцовых близнецов такие спирали на макушках всегда противоположны и иногда близнецы так похожи, что только по этому признаку их можно различить.

Спустя годы, когда у Биньямина родились гигантские близнецы, я дождался, пока у них вырастут волосы, и убедился, что Папаваш был прав. Они были совершенно одинаковы, но у Иорама завихрение вращалось по часовой стрелке, а у Иоава — против.

— По этой макушке моя подруга узнает, кто из нас двоих приехал на побывку в субботу, — сказал Иорам в один из последних армейских отпусков. — А подруга Иоава иногда ошибается, и это получается очень даже неплохо.

2

— Ну, вот и все, господин Фрид, — сказал Папаваш, — теперь ваш мальчик должен побольше тренироваться и есть как следует, а в остальном он здоров. Мне незачем больше к нему приезжать.

Мешулам расчувствовался и выразил это, как он обычно выражал свои чувства, — поспешил к большому сейфу в подвале и вернулся с толстой пачкой купюр.

— Это вам, профессор Мендельсон, — сказал он, — это за то, что вы вылечили Мешуламу мальчика. Чтобы вы так хорошо жили, как вы его хорошо вылечили. Многих вам лет здоровья.

— Господин Фрид, — Папаваш отвел деньги, стараясь сдержать смех, — прошу вас. Вы уже дали мне чек и получили квитанцию. Нет-нет.

Мешулам обиделся:

— Чек — это чек, он был за работу, а наличные — это совсем другое дело. Это мое спасибо, и оно без квитанции. Мешуламу Фриду вы не можете ответить «нет».

— Как видите, могу, господин Фрид, — сказал Папаваш. — За работу вы мне уже уплатили, а такие подарки я не могу принять.

Мешулам посмотрел на Папаваша, схватил его тонкую белую руку обеими своими толстыми смуглыми руками и сказал:

— Профессор Мендельсон, сегодня вы спасли две живые души в Израиле. Моего мальчика и той врачихи, которая чуть не убила мне его. Вам причитается от меня в подарок все, что вы попросите.

— В таком случае, — сказал Папаваш, — я хочу еще немного инжира из вашего сада и, может быть, вдобавок три-четыре граната, темного сорта. Мы с женой очень их любим.

Мешулам расчувствовался еще больше. Он вынул из кармана большой голубой платок и сказал: «Я должен немного поплакать» — фразу, которую всем нам еще предстояло услышать, и не раз. Потом, немного поплакав, повесил платок просохнуть на ветку и развел руками:

— Что такое три-четыре граната?! Для вас, профессор Мендельсон, я привезу вам целое дерево! Завтра утром к вам в дом прибудут кран и грузовик. Только скажите мне сейчас, какое дерево вы хотите? Это? Это? А может быть, это? Любое, что вам хочется, вы только скажите. А может, вам нужно немного подвинуть стенку в доме, или поменять кухню, или что-нибудь тяжелое перенести с места на место, или вообще что-нибудь в доме испортилось? Или может, какой-нибудь сосед делает вам дырку в голове и нужно его успокоить? У меня есть один бывший партизан из отряда Вельского, он у меня опалубщик теперь. Вгоняет гвоздь в доску одним ударом — рукой, не молотком! Вы только скажите, что вам нужно, — Мешулам придет и всё вам сделает.

— Нет, правда, мне ничего не нужно, — сказал Папаваш. — Прошу вас, Мешулам, не нужно.

Слезы снова навернулись на глаза Мешулама. Новый голубой платок появился из кармана.

— Даже если вам нужно рассказать детям сказку перед сном, а вы и госпожа Мендельсон уже устали — Мешулам придет и расскажет. Ведь правда, Гершон, правда, Тирца, правда, что у нас есть хорошие сказки?

Папаваш снова повторил: «Не нужно», но Мешулам не сдавался:

— Такой профессор, как вы, не может ездить в таком маленьком «форде-Англия». Я дам вам свою машину, чтобы у ваших коллег из Хадасы и их родственников глаза вылетели от зависти. Я так и так собирался поменять машину в честь того, что мой Гершон выздоровел, — так я вам дам свой «форд» взамен вашего.

Папаваш усмехнулся:

— У меня не хватит денег на бензин для такой машины, как ваша.

— Для моей машины не нужны деньги. Мою машину направляют на талоны компании «Мешулам Фрид с ограниченной ответственностью». И почему это вы раньше сказали, что больше не должны приезжать к нам?

— Я имел в виду, что Гершон уже здоров.

— Так не приезжайте как врач, приезжайте как друг, и пусть мальчик Иреле тоже приезжает. — Он указал на меня. — Смотрите, как они с Тиреле хорошо играют. Я уже откладываю ей кое-какую мелочь на приданое.

И действительно, Папаваш, который обычно не любил «ходить по гостям», стал то и дело брать меня с собой к Фридам, а Мешулам то и дело привозил Тирцу и Гершона ко мне и, несмотря на возражения Папаваша, всякий раз осматривал и проверял выключатели, дверные петли и краны в доме и в амбулатории — «этот приятель у вас чуток подтекает, обмотаем-ка мы его новой паклей», — точно так же, как он делает и сегодня, когда моя мама уже умерла, а Гершон, мальчик, которого спас Папаваш, вырос и погиб в армии, а сам Папаваш уже состарился, и потерял силы, и перешел жить в квартиру на первом этаже, в которой раньше принимал больных. Мешулам перестроил ее для него: из приемной выкроил жилую комнату и кухню, а из кабинета и процедурной сделал спальню. Запах, которым пахнет любая амбулатория, вытравил, но дипломы, свидетельства и грамоты Папаваша оставил на стене и табличку «Я. Мендельсон — частная квартира» перенес с двери квартиры на втором этаже.

— Так-таки лучше. Вам не придется напрягаться со всеми этими лишними комнатами, и ступеньками, и воспоминаниями на этом верхнем этаже. Здесь все маленькое и удобное, и вам будет легко выйти, чтобы посидеть в садике.

Он нашел ему «хороших и спокойных квартиросъемщиков, которые будут платить исправно и не будут делать дырку в голове», и сдал им большую квартиру наверху, и при каждом удобном случае появляется, готовит для себя и Папаваша чай, и они сидят и беседуют. Папаваш, которого старость сделала более терпимым к людям — «не ко всем, — заметил Биньямин, — но даже если только к некоторым, и то мило с его стороны», — рассказывает Мешуламу анекдоты и дает ему выиграть в шахматы, а когда он утомляется и засыпает — Папаваш теперь засыпает, как ребенок, отключается мгновенно, — Мешулам снова осматривает его квартиру, «проверить, что у профессора все в порядке и нет никаких неисправностей или проблем».