Книга "Волкодавы" Берии в Чечне. Против Абвера и абреков - Юлия Нестеренко

О, а это кто впереди, апостол Петр с ключами от рая?! Не хочет открывать мне ворота?! А что я сделал плохого в моей короткой жизни?!

Рядом со мной стоят другие молодые ребята, смерть сегодня собрала богатый урожай, особенно много тех, кто погиб под Сталинградом. На всех разная форма: русская, немецкая, румынская, итальянская…

Святой апостол, согласен, таким, как Шмеккер и Хейнц, самое место в аду, и уверен, что их души уже там: слишком многие прегрешения отягчают их совесть. Но другие наши солдаты, большинство из которых воевали, как честные бойцы, неужели всем нам придется отвечать за чужие грехи?!

Ведь тогда, по логике вещей, всех, кто когда-либо надевал военную форму и убивал своего противника в бою, надо отправлять прямиком в ад — ведь все они нарушили священную заповедь «не убий». Но разве это справедливо, не все они взяли в руки оружие по своей воле!

Что, я не расслышал, куда?! Нам не в рай и не в ад, но в чистилище, во искупление невольных грехов?!

Рассказывает старшина Нестеренко:

— В кромешной ночной тьме наши бойцы прочесывают лес, на всю роту всего несколько трофейных немецких фонариков. Продираемся через густые заросли колючего боярышника и дикого шиповника, ноги подворачиваются на невидимых округлых валунах. Чермоев шагает рядом со мной, дышит прямо в затылок и не переставая осыпает меня отборнейшей руганью. По его словам я — мягкотелый идиот, в лучшем случае давший обмануть себя коварному фашистскому шпиону, а в худшем — сам вступивший в сговор с вражеской разведкой.

Насчет последнего я бурно возражаю ему, хотя в глубине души сам остро осознаю свою вину. Да, я растяпа, наивный дурак, не уследил, и теперь из-за моей доверчивости под угрозой срыва вся операция. Капитан грозит мне военно-полевым судом.

Да, он прав, мой «дружок Гроне» здорово подставил меня, хитро сыграв на моей жалостливости. Ну, теперь пусть только попадется снова в мои руки! Отныне никакого снисхождения к проклятым фашистам! Как только поймаю, я сам этого фрица так отделаю, глаза будет бояться на нас поднять, чтоб даже мыслей не было о непокорности! Сам себя распаляю этой мыслью, кулаки наливаются недоброй свинцовой тяжестью…

На рассвете в кустах наталкиваемся на неподвижное тело, Пауль лежит лицом вниз, словно спит, но земля под ним вся пропитана кровью.

Чермоев склоняется над Гроне, переворачивает его, грубо трясет, орет, чтобы тот перестал притворяться и хлещет по щекам, пытаясь привести в чувство, но немец не подает никаких признаков жизни.

— Аслан, какого дьявола, я же приказывал не стрелять! Если он умрет, то пойдешь под трибунал вместе с Нестеренко!

Теперь майор орет на капитана, а тот пытается защититься: еще бы, ведь именно его пуля оборвала жизнь ценного пленного и поставила под угрозу всю затею с радиоигрой. Надо же, так удачно встретили самолет, и все пойдет теперь псу под хвост из-за смерти радиста! Обстановка крайне нервозная, все пытаются найти козла отпущения, и сто процентов, что этими козлами станем мы с Чермоевым.

Но если командиры сожалеют о Гроне лишь как о Ценном пленном, то меня при виде его распростертого окровавленного тела вдруг охватывает острое чувство жалости. Господи, ведь я его знал совсем ребенком, ласковым розовощеким малышом, он и сейчас просто упрямый немецкий мальчишка, обманутый изощренной нацистской пропагандой. Я не хочу, чтобы он умирал!

Петров берет руку Пауля, находит нитевидный пульс, распоряжается достать индивидуальные пакеты и сам перевязывает пленного, пытаясь остановить кровь. Затем приказывает мне взять немца на руки и нести к машине, шофер подгоняет полуторку поближе. Несу на руках легкое тело, голова и руки Пауля безжизненно болтаются в такт моим шагам, лицо его мертвенно-бледное с заострившимися чертами, и мне уже кажется, что тело медленно холодеет в моих руках. С помощью других красноармейцев осторожно кладем пленного в кузов, закутываю его в плащ-палатку, голову заботливо устраиваю на своих коленях. Димпер смотрит на нас круглыми от ужаса глазами; Петров уже не возражает, чтобы немец подошел к своему другу. Кристиан садится в кузове рядом с нами, всю дорогу держит Гроне за руку, по его круглому мальчишескому лицу не переставая льются потоки слез, кажется, что они смоют со щек все рыжие веснушки.

— Успокойся, все будет хорошо, — я пытаюсь успокоить одновременно и Криса, и себя самого, но в душе остается страх за жизнь Пауля.

— Скорее, скорее, — торопит шофера нервозный майор Петров.

Вот машину занесло на повороте, от резкого движения раненый слабо застонал. Чермоев пытается влить ему в рот несколько капель воды из фляги, но тонкая струйка стекает по сжатым бескровным губам.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Святой Петр, ты спрашиваешь, помню ли я, что говорил о прощении грехов наш Господь?! Помню, конечно, этот библейский текст, мама читала мне в детстве библию: «Когда Иисус умирал мучительной смертью на кресте, Он дал пример великой любви и прощения даже по отношению к тем, кто распял Его. О прощении для кого Он просил Бога? Лицемерных фарисеев и религиозных лидеров, осудивших Его на смерть? Нет! Они отлично знали, что делали, совершая это убийство! Иисус молился за несчастных, невежественных римских воинов, которые всего лишь выполняли приказы и действительно не знали, что происходит. За них Он молился: «Отче! прости им, ибо они не знают, что делают».

Святой апостол, ты говоришь, что Бог проявит ко всем грешникам милость и всепрощение, но я должен сначала отказаться от злых мыслей и поступков, раскаяться и попросить о прощении!

Да, я знаю, что на мне есть грех невольного убийства, и я искренне раскаиваюсь в нем.

Святой апостол, а можно спросить, куда попадут после смерти такие, как Чермоев?! Ах да, они же в Бога не верят. Но ты говоришь, что я все равно должен простить и Чермоева, и Джапаридзе, ибо Иисус говорил, что мы должны любить и прощать даже своих врагов.

Страж райских врат с доброй улыбкой смотрит на меня и… отправляет обратно на землю. Моя миссия в этом мире еще не закончена, мне предстоит еще очень долгая жизнь.

Моя душа возвращается в бренное тело — я лежу в санчасти; уже знакомый мне военврач озабоченно щупает мой пульс и качает головой: «Само ранение нетяжелое, пуля прошла сквозь мышцы бедра навылет, кость не задета, но он потерял много крови, необходимо срочное переливание».

Меня очень удивило, что долго доноров искать не пришлось, сразу несколько красноармейцев согласились отдать мне свою кровь. Они спасли мне жизнь, и я до сих пор благодарен им.

— Теперь в тебе есть не только арийская, но также украинская и грузинская кровь, — шутит Лев Давидович. — Но зачем ты сбежал, неужели не понимал, что это безнадежно?!

Говорю ему о Чермоеве, полковник сначала недоуменно слушает мой рассказ о пытках, которыми мне грозил Асланбек, удивляется, затем вдруг начинает заливисто хохотать.

— Пауль, неужели ты поверил во все эти дикие сказки? Однако фантазия у товарища Чермоева, как он обещал: на мелкие кусочки?!.