Книга Мусульманский батальон - Эдуард Беляев

— Надо ехать во дворец, там большое несчастье, — с порога запричитал главврач. — Много отравленных. Сильно отравленных. Начальник госпиталя Велоят Хабиб уже выехал, а меня послал за вами.

На выходе из дома врачей встретил запыхавшийся офицер из аппарата Главного военного советника.

— Товарищ полковник, начполитотдела генерал Тутушкин просит вас немедленно выехать в резиденцию товарища Амина, там…

— Передайте Петру Сергеевичу — знаем, выехали, — перебил Алексеев посыльного.

Возле «уазиков» их поджидали: полковник Виктор Кузнеченков — терапевт, полковник медицинской службы Станислав Коноваленко и анестезиолог Александр Шанин. Анатолий Владимирович поинтересовался, есть ли среди заболевших Амин? С Хафизуллой Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком — это еще при жизни Тараки, в сентябре, когда произошла та злосчастная перестрелка между охраной Тараки и Амина. В госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака. Три часа простояли у операционного стола — и спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку, Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный самолет «Боинг» (с американским экипажем), и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий.

По словам полковника Алексеева, дальнейшие события развивались так:

«Во дворец доехали на двух машинах. В сопровождении товарища, которого я видел впервые. Он пояснил нам, неучтиво поучая, что Амин — сатрап, повергший страну в преисподнюю, не стоит нашего внимания и помощи и заслуживает только кары. На мой вопрос, что же там случилось и какую конкретно помощь нам предстоит оказывать, коротко ответил: „Увидите. Может оказаться, что никакую“. Я по сей день уверен — тот товарищ диагноз „болезни“ знал заведомо, и лучше нас, врачей. И второе, что меня глубоко возмутило. Сопровождающий, видимо, не понимал — он инструктировал не „расстрельную команду“, а медиков, военных врачей, которые хорошо понимали, что такое служебный долг. Он порекомендовал на все увиденное закрыть глаза, сославшись, как водилось, на государственные интересы.

При входе изъяли личное оружие. Стоявшие рядом афганские офицеры проводили нас недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник Главпура Экбаль рвал на кусочки какие-то листки и, не здороваясь, молча указал кивком головы — идите наверх. Войдя в вестибюль, мы замерли и сразу поняли афганцев. Как прикажете „закрыть глаза“, если перед нами была душераздирающая картина, лично меня потрясшая до основания, и это потрясение я несу через всю жизнь. При воспоминаниях просыпается звериная ненависть к негодяям, учинившим убиение младенцев, и, честное слово, хочется завыть от пережитого и от бессилия помочь им, пусть даже задним числом.

В вестибюле, в зале, через всю анфиладу помещений, даже на ступенчатых маршах лестницы — всюду лежали люди и, извиваясь в стонах, корчились от боли. Это был разбросанный шевелящийся клубок страдающих, внезапно настигнутых болезнью и парализованных страхом. Более всего меня пронзили крики детей и причитания женщин. Нас подготовили увидеть умирающего Амина, а втолкнули в геенну огненную, где безжалостно правил бал сатана, экспериментирующий с дозами яда на детях и их матерях.

Навстречу уже спешил белый как мел подполковник Велоят Хабиб. Не говоря ни слова, увлек нас за собой. Вместе прошли через зал заседаний и увидели членов правительства, их жен и детей. Увидели и оторопели… От дикой несуразности и противоестественности: парадно сервированный стол, украшенный цветами, серебро столовых приборов, закуски и фрукты ярких окрасок, всевозможные напитки в изобилии. И рядом, будто умышленно для придания ужаса всей этой картине, по зеркальному полу рассыпаны люди в элегантных костюмах и вечерних платьях. Поверх шелков — узоры и вязь из золота и бриллиантов. Лежат замертво или немощно копошатся с пеной у рта. Те, кто приходил в себя, корчились от боли. Кто-то, точно во сне, вяло поднял руку, и она тут же с глухим мягким стуком упала на паркет. Хрупкое создание с ангельской позолотой белокурых волос мелко тряслось на руках беременной матери, плачущей в голос, обе утопали в слезах… („Светло-русое семейство“ было, как известно, у члена Политбюро ЦК НДПА Салеха Мохаммада Зерая — может, как раз его и увидел военврач Алексеев. Тем более что все Зераевы были в доме Аминов в тот страшный час. — Э. Б.).

Я вздрогнул от звука напольных часов, глухо и утробно отбивших 16.30. Ба-а-а-м… — покатилось по залам и, как благовест, — над сотрясенной землей и… сознанием. Массовое отравление было, так сказать, налицо… Но один мудрый доктор в погонах сказал тогда холодным голосом: „Да не были они отравлены. Их просто усыпили, „оглушили“ на время, какой-то дозой „выключили“.

Диагноз мы определили при своем сопровождающем, который исчез на несколько минут, а вернувшись, увлек нас за собой наверх, в покои Амина. Хафизулла лежал на кровати. Рядом стояла тумбочка с телефоном, и он все пытался дотянуться до него. Его состояние было крайне тяжелое. Глаза закатились, пульс едва прощупывался, аритмично подрагивал. Сопровождающий спросил: „Как дела?“ Кузнеченков многозначительно ответил: „Едва ли…“ Мы стали делать уколы, затем массаж грудной клетки. Отнесли его на руках в ванную и промыли желудок. В вены обеих рук ввели иглы, положили под капельницу. Появился ощутимый пульс и веки умирающего дрогнули. Сколько прошло времени, не скажу, но Хафизулла Амин, к нашему удивлению и к нашей радости, пришел в себя. Успели вытащить его с того света и впервые после приезда во дворец перевели дыхание, осмотрелись. Амин сжал руку не отходившей от него ни на секунду жены, успокоил, с трудом вымучивая каждое слово, дочерей, нетвердой, дрожащей рукой погладил по чернявой головке своего любимца — пятилетнего сына и попросил увести его. Сделать это удалось с трудом, мальчуган бился в истерике, сопротивлялся и щекой прижимался к груди отца, проводя ручонкой по его лицу и глазам.

Амин жестом подозвал к себе одного из адъютантов. Спросил, знает ли он, что произошло, и был очень обескуражен, что пострадали ни в чем не повинные гости. Попросил пригласить телевизионщиков и дать им возможность снять все на пленку. (После обеда планировалось интервью, и творческая группа находилась во дворце. К утру журналисты не досчитались двух коллег — они были убиты.)

Неожиданно вынырнул „товарищ“, о котором мы успели позабыть. Впопыхах предупредил: „Чтобы вас через пять минут во дворце не было. Не успеете, я за вас не отвечаю. — И, посмотрев в сторону Амина, добавил: — Бегом отсюда, ему ваша помощь уже не понадобится“.

Выстрелы, то одиночные, то длинными очередями, звучали рядом с дворцом, но Алексеев не придал им значения: в Кабуле стреляют практически каждую ночь. А время — седьмой час, для декабря это уже ночь.

— Ну, что, идем к другим? — Кузнеченков, еще раз проверив пульс и давление у Амина, посмотрел на командира. — Велоят что-то про старшего сына Амина говорил, вроде тоже отравление.

Однако дошли мы только до коридора — мощный залп сотряс здание. Зазвенели битые стекла, погас свет, посыпались с потолка люстры. Внизу закричали, где-то что-то вспыхнуло. Бежать к выходу мы не решились — на ступенях парадного залегли несколько афганцев и вели ответный огонь. Укрылись с Виктором за стойкой бара. Пальба набирала силу, здание вновь содрогнулось от попадания тяжелых снарядов.