Книга Обращенные - Дэвид Сосновски

Запах удобрений объясняет, почему «нет».

Потому, что продавать дерьмо — значит иметь дело с людьми… определенного сорта. Это означает спорить с дерьмокопателями, доказывая, что твое дерьмо — человеческое, и что вы не пытаетесь всучить им кошачье дерьмо или собачье, или — кто его знает — лошадиное. За этими размышлениями я вычищаю унитаз и бачок, из которого пришлось выскребать песок, удобрения и торфянистую почву — и все это руками. Я промываю трубы, чтобы в них не осталось никакой дряни, отсасываю жижу вакуумным насосом. Произвожу еще несколько сеансов промывки, отсасываю еще немного грязи, собственными ногтями выцарапываю самые упорные комки. Прыскаю немного WD-401[25]на заржавевший рычажок под бачком. Он скрипит и пищит, точно мелкий грызун, которого случайно придушили, но вскоре вода с хихикающим журчанием устремляется в бачок.

Завершив сей благородный труд, я отряхиваю пыль с коленей. Сойдет… если можно так выразиться.

После того, как поплавок затыкает отверстие, я совершаю ошибку — а именно, дергаю ручку. Это просто проба. Я просто хочу убедиться, что все работает, как я и предполагал. И оно работает. Господи всемогущий, еще как работает. Мой сортир пашет, как последняя сволочь.

Но шум!..

Шум воды наполняет мою квартиру, чьи стены, скрывающие в себе ржавые трубы, не слышали подобных звуков вот уже несколько десятилетий. Шум подобного рода… его трудно с чем-то спутать. Он отличается от шума воды, которая бежит по водосточным трубам, когда вы принимаете душ. Он более… глубокий. Более резкий. Трубы, которые, можно сказать, с юности приучены к вежливому постукиванию капель, протестующе грохочут, стучат своими медными сочленениями по гипсокартону, словно хотят сказать: «Что ты себе думаешь, мать твою?»

Словно эхо, со стороны входной двери доносится стук.

— Эй, Марта, ты это слышал?

— Черт возьми, откуда это?

— Это еще что за звуки?

И что я должен сказать?

Ничего. Я на цыпочках прохожу по квартире, по пути выключая двадцативаттные лампочки. Я сижу в темноте, затаив дыхание, тихий и милый, слушаю, как вода плещется за моими слишком тонкими стенами. И я… нет, я не скажу… я не скажу «дерьмо».

Я переместил Исузу с переднего сиденья в багажник, чтобы преодолеть последние несколько миль нашего пути. Просто из соображений безопасности. Как и в прошлый раз. И она все еще там, в багажнике, в то время как я — в квартире, готовлю все к ее появлению. Если бы не было так холодно, я попытался бы выдать ее за «скороспелку».

«Просто почаще говори «мать вашу»», — сказал бы я ей, если бы было не так холодно. — «Добавь пару раз «засранец»», — сказал бы я, если бы видимое невооруженным взглядом дыхание не выдавало бы ее с головой.

Я подумывал о том, чтобы попросить ее глубоко вдохнуть и выдохнуть только после того, как мы удалимся на безопасное расстояние. Ничего из этого не выйдет, и я это знаю. Мои соседи — весьма любопытная компания. Достаточно звука автомобиля, вползающего на парковочную площадку, и все тяжкие солнцезащитные занавеси на окнах расступаются, как Красное море.[26]Они увидят, как я иду к дому с Исузу, и остановят нас, идет у нее пар изо рта или нет.

— О, это еще кто?

— Моя племянница. — В самом деле…

Они делают паузу. Оглядывают Исузу с головы до ног, пытаясь уловить блеск ее глаз, зубов. Что за румянец появляется у нее на щеках? Почему она не кричит?

— Почему?..

— Лейкемия.

— В самом деле…

И они будут просто стоять, цокая языками, позволяя часам тикать, пока Исузу не упадет в обморок и не позволит им… И после этого — раз! Жизнь выпита до капли, и ты должна умереть. Торг не уместен, здесь не будет никаких «можно мне…», «пожалуйста» или «спасибо». Что, хотел отложить вознаграждение на потом? Черта с два. Они зарежут ее прямо на месте. Она будет сбита с ног и приведена в горизонтальное положение за время, которое проходит между ударами сердца. Одна рука стягивает ее лодыжки, вторая орлиной лапой вцепляется ей в макушку, ее шея выгибается, в нее вонзаются жадные клыки. Потом — после того, как ее тело будет высосано, а косточки вылизаны дочиста — мой сосед, кто бы это ни был, будет смотреть на мою хмурую физиономию, искренне смущенный.

— Вы тоже хотели немножко? — спросит он — теперь, когда проблема больше не стоит на повестке. И поморгает своими невинными акульими глазками. — Надо было сразу сказать…

— Забей, — отвечу я, — небрежно, но немного с упреком.

О чем я думал? Нечего размахивать пачкой сотенных в районе, который пользуется дурной славой.

Нет. Единственный способ благополучно доставить Исузу мне на квартиру — сделать это под покровом дня. Вот каков мой план. Я уже показал ей, как выбить спинку заднего сиденья, чтобы пролезть из багажника в салон. Я уже обещал оставить дверь открытой.

— Это на четвертом этаже, — сказал я ей. — Знаешь, сколько это?

Она уже кивнула.

— Покажи мне.

Она показала соответствующее число пальцев.

— Умница.

Я написал номер квартиры на клочке бумаги и вручил ей.

— Найди дверь с такими цифрами. Поверни ручку двумя руками и толкни посильнее. Она иногда заедает. Возможно, ее стоило смазать, но…

— А если мама позвонит раньше, чем наступит утро?

— Что?

Через миг я вспомнил.

— А, да… Я поговорю с ней, конечно. Я все запишу. Обещаю, — я сделал паузу. — Но не думаю, что она позвонит сегодня ночью, детка. Она будет весьма занята: ей надо сделать одну штуку для вампиров.

— Какую штуку для вампиров?

— Ну… зубную пасту. Она собирается изобрести совершенно новый вид зубной пасты для вампиров. Для клыков. И новую зубную щетку.

Исузу улыбнулась. Она поняла, что я морочу ей голову.

— И полоскалку для балаболов, — добавила она, — это ее собственное изобретение.

И захихикала. Это самое фальшивое, самое невыразительное хихиканье, какое я когда-либо слышал. Смешок, который говорит: «не дадим им услышать, что мы смеемся». Я собираюсь убить ее в любом случае, но этот смешок грозил разбить мое сердце.

— Классная полоскалка, — ответил я, и она снова захихикала. — Спи крепко, детка. И смотри, чтобы клопы…