Книга Дневники Зевса - Морис Дрюон

— Послушай звезды. Атланты слышали, как они вращаются.

В ту ночь была зачата Эвтерпа, флейтистка. Она Муза ветра, что дует сквозь свирель, Муза воздуха, что дрожит под тронутой струной. Она располагает числовыми вариациями, напоминающими те, что использовались при творении видов, и предоставляет земным ушам некое подобие музыки сфер. Да она и есть сама Музыка.

Пятый день, которому предстояло отметить середину нашего союза, стал также его апогеем. Мнемосина казалась совершенно счастливой; она любила и чувствовала себя любимой. Мы достаточно познали друг друга, чтобы начать понимать, но нам еще было что открыть друг в друге. Мнемосине хватало позы, жеста, движения пальцев, направления взгляда, чтобы сообщить мне то, чему она хотела меня научить. Мы воспринимали все природные гармонии, и это наполняло нас ликованием. Мы кружили вокруг себя и вокруг друг друга. Она была землей, а я солнцем. Я восхищался, что Память осталась столь живой, столь юной и столь легкомысленной. Я опрокидывал ее на мое колено, и ее волосы почти касались земли: она была водопадом, а я утесом. Я поднимал ее на вытянутых руках к свету: я был деревом, она соком и листвой. Ее раскрытая чашей ладонь изображала цветок, а сжатый кулак становился образом плода. Наша дочь Терпсихора — Муза танца. Ее имя означает полноту бытия.

После стольких прыжков и скачков следующий день стал днем праздности и некоторой истомы. Мы по-прежнему любили друг друга, но уже не с таким неистовством. Раза два-три я заметил, что Память начинает повторяться, и догадался: оставаясь с ней слишком долго, я заскучаю. Когда мы прогуливались в голубой долине, переплетя пальцы, я сказал:

— Когда стану царем, в память о нашей любви велю основать неподалеку отсюда город. Его назовут Ливадия — город у источников. Твои паломники смогут там останавливаться.

Я выразил эту мысль, чтобы сделать ей приятное и засвидетельствовать свою благодарность. Но Память поняла, что я скоро уйду, и ее печаль вернулась. Каждый из нас думал о себе.

В ту ночь на ее теплом плече я искал скорее нежности, чем сладострастия. Но Память сама научила меня, что слова обладают властью пробуждать желание, поддерживать и продлять наслаждение. Так была зачата Эрато, Муза, которая ведает лирическими и элегическими произведениями, выражающими счастье и несчастье жизни, сладость и боль любви, сожаление о скоротечности бытия — чувство каждого перед Вселенной. Также Эрато вдохновляет и направляет эротическое воображение. Она навсегда отказалась от какой-либо одежды; нагота кажется ей более удобной.

На седьмой день я спросил у Мнемосины, как лучше добраться до сторуких и одноглазых, чтобы освободить их. Поскольку мои личные воспоминания вернулись, я мог определить место этих существ в летописи мира. Больше не нужно было ломать голову: «Почему то-то и то-то пришло мне на ум? Что означает такая-то встреча или такое-то событие?» Благодаря Памяти я стал воспринимать связи и сцепления, то есть научился распознавать их, а стало быть, делать выводы, рассуждать, мыслить...

Услышав мой вопрос, Память испугалась.

— Тебе в самом деле необходимо их освобождать? — поинтересовалась она в тревоге.

Я повторил ей прорицание Геи.

— Знаю, все знаю, — сказала моя тетушка. — Но неужели мне опять придется запоминать драмы, падения, опустошения и катастрофы?

— Не ты ли сама учила меня, что все создается из столкновения двух сил? Мир несчастен под игом моего отца...

— ...и дело дошло до того, что только насилие может избавить его от несчастья. Знай же, что циклопы и гекатонхейры заключены в Тартаре. Тартар же — полая сердцевина мира, отсутствие проявленных вещей, безнебесность, антижизнь, впадина, содержащая лишь пустоту. Тебе будет страшно, когда ты попадешь туда. Дверь, за которой содержатся сторукие, заперта на девяносто семь запоров, а ключ находится в бесконечно малом.

Поразмыслив какое-то время, я шепнул:

— Понял.

— Тогда никому не открывай того, что ты понял. — Память задумалась и добавила: — Только бы твой переворот пощадил мою голубую долину. Если погибнет ее содержимое, ни ты, ни любой другой бог не в силах будут его восстановить.

Плодом той ночи стала Мельпомена, Муза трагедии, в которой предстает столкновение противоборствующих неизбежностей.

А утром восьмого дня Память решила смеяться над всем. Не для того ли, чтобы подбодрить меня перед грядущим испытанием? Ведь стоит чуть-чуть изменить ход наших мыслей, и то, что составляло драму, уже кажется нам смехотворным.

Смех, как и страх, рождается из необычного: из прерывания ритма, из ошибки в расположении чисел природы или мысли. Если вы чувствуете исходящую от этой ошибки угрозу, к вам приходит страх. Напусти на вас львиноголового человека, и вы уже дрожите, потому что боитесь льва. Но при виде человека с ослиным хвостом затрясетесь от хохота, ведь ослиный зад вас не пугает, и эта необычность — в вашу пользу.

То же самое с ошибками вам подобных, с их причудами и слабостями, которые им же доставляют неприятности. Вот почему в театре вы так цените комедию. Смех для вас — привычный способ утвердиться в собственном превосходстве; хотя истинное превосходство состоит в том, чтобы уметь посмеяться над самим собой. Трезвая и насмешливая Талия была зачата в восьмую ночь.

На девятое утро Память проснулась более серьезной, чем когда-либо. Весь день она говорила со мной только о человеке.

— Присматривай за ним; это шедевр моего отца, незаконченный шедевр. Он не успел довершить его. Мечтал, что человек будет его другом; однако друг — всегда равный. Уран унес свою мечту на небо; но комбинации человеческого Числа еще не исчерпаны. Постарайся, чтобы человек возвысился до этой мечты.

Я обещал Памяти позаботиться об этом. Наша последняя дочь была названа Уранией, в память о прародителе. Она Муза математики, астрономии, физики, биологии. Урания — упорная, любознательная, многоученая и пунктуальная исследовательница, чей взор проникает в невидимое, измеряя и галактику, и атом, рассчитывая пути бесконечности. Великолепно разбираясь в алхимии, она беспрестанно комбинирует результаты своих открытий; и она же поэзия, потому что, обнаруживая незамеченные прежде связи, изъясняется символами и беспрестанно изобретает собственный язык. Своим циркулем Урания вычерчивает круги прогресса.

В эту последнюю ночь, после зачатия Урании, сон бежал от нас. Тогда Память в первый и единственный раз стыдливо заговорила о себе.

— Существовать только ради того, чтобы помнить, — грустное счастье, — сказала она. — Память годится лишь для созидания. Вот мы и создали. Теперь я буду помнить...

Она поцеловала меня в лоб, но скорее как мать, а не как любовница.

«Если я предложу Памяти взять ее в жены? Если пообещаю вернуться и хранить ей верность?» — подумал я в одном из тех лживых порывов великодушия, пустота которых заранее известна.

Она, должно быть, угадала мою мысль, поскольку добавила:

— Я слишком стара для тебя. Я удержала тебя, насколько возможно, дав все, что только смогла. Твоя судьба ведет тебя к другим.