Книга Деметра - Андрей Ливадный

Иногда на самой границе заполнявшей его память пустоты начинали скользить какие-то смутные, страшные тени… как будто кто-то невидимый на миг приподнимал непроницаемую завесу черноты… и тут же все исчезало…

…Углубившись в свои, совсем не детские мысли, Антон почти не слышал того, что говорила ему Дана, и очнулся только тогда, когда сильная рука Тети Сержанта вдруг больно сжала его плечо.

— Ты где это шлялся, паршивец?

Антон поднял глаза и посмотрел в ее крупное, лошадиное лицо.

— Я гулял… — неожиданно для самого себя ответил он, внутренне сжавшись от проявленной дерзости.

— Ты что, забыл, как нужно себя вести? Как положено обращаться к своему воспитателю?

— Господин Тетя Сержант! — выпалил Антон, и из его глаз вдруг непроизвольно брызнули слезы.

— Не тетя сержант, а просто — господин сержант! — грубо оборвала его воспитатель. — Дети, — повернулась она к остальным, — ваш новый товарищ не понимает, как нужно себя вести, поэтому мы досрочно возвращаемся в казармы.

Всю дорогу назад Дана не отходила от него, взяв за руку и пытаясь успокоить, но Антон, казалось, не слышал ее. Он шел, словно заводная кукла, машинально переставляя ноги. Он был один. Совершенно один во всем мире, несмотря на доверительный шепот Даны и ободряющие взгляды некоторых ребят…

…Вечером разозлившиеся из-за прерванной прогулки мальчишки здорово побили его, но Антон даже не заплакал. Боль физическая была терпимее, чем та моральная пустота, что царила внутри.

Он совершенно не понимал, куда он попал и что с ним будет происходить дальше…

* * *

Вечером того же дня, в одной из комнат детской государственной военной школы, состоялся любопытный диалог.

Сержант Марта Заболоцкая, которая как раз и была той самой «тетей сержантом», стояла в строю десятка таких же, как и она, рядовых воспитателей.

Начальник курса, старый бритоголовый капитан, медленно прохаживался перед строем, роняя тяжелые, словно кирпичи, слова.

— …Время компромиссов закончилось, — говорил он, глядя в серые лица своих подчиненных. — Война вновь вступает в свои права, но мы не можем действовать так же, как и раньше. Наша промышленность гибнет прямо на глазах, мы постепенно утрачиваем технологии и откатываемся назад, следуя проторенному инсектами пути. Этого нельзя допустить, — он остановился напротив Марты и вдруг гаркнул ей в лицо:

— Вам ясно, сержант Заболоцкая?!

— Так точно, господин капитан!

— Смотри… Ты у меня, по данным разведки, стоишь на первом месте по прикладному садизму… — он отступил на шаг и хмуро оглядел ее с головы до ног. — Завтра приду в твою группу и проведу тест на ай-кью…

Лицо Марты выражало полное недоумение.

— Ай-кью — это уровень интеллекта, сержант! — резко пояснил капитан, заметив выражение ее лица. — Нам, оказывается, нужны бойцы, которые умеют не только убивать, но и думать! Запомните это и действуйте соответственно.

Такова была новая директива. Антону очень повезло, что пришла она вовремя. Его определенный тестами уровень интеллекта оказался намного выше, чем у остальных двадцати человек группы, и это на некоторое время предопределило его судьбу.

Младших детей вместо постоянной муштры и редких прогулок стали сажать за старые, затертые и чудом уцелевшие учебники.

Для Антона, который все еще не понимал, кто он и как ему жить, учеба стала той отдушиной, что позволила мальчику вторично не сойти с ума. Особенно сильно ему нравилась история.

И еще Дана — эта удивительная девочка с коротко остриженными темными волосами.

Возможно, что эти два образа и связали его сознание с новым миром, позволив разуму Антона постепенно свыкнуться с отсутствием прошлого.

Так или иначе, но он выжил.

А сержант Заболоцкая в тот вечер, вернувшись в свою комнату, расположенную рядом с детскими казармами, долго стояла у зеркала, разглядывая свое некрасивое лицо, потом бессильно разревелась и, отстегнув протез руки, ничком рухнула на койку.

Ей тоже не хотелось жить, как и многим в этом мире. Но она являлась лишь частью, крохотным винтиком огромной машины под названием Цивилизация и в силу обстоятельств была не вольна принимать решения относительно своей судьбы…

* * *

Город…

Он существовал вопреки всему.

Девять веков истории наложили на него свой неизгладимый отпечаток в виде многочисленных следов эрозии, шрамов от войн и катастроф и прочих зачастую независимых от воли и деятельности людей отметин, но ни время, ни войны не смогли внести существенных изменений в его архитектуру. Казалось, что он незыблем, как кора планеты.

Мрачным, серым прямоугольником лежал он посреди испаханной людьми и войной равнины. Его стены, сложенные из многотонных базальтовых блоков, поднимались к небу на сто двадцать метров.

Одна сторона гигантского серого прямоугольника равнялась ста километрам. Четыре стороны замыкали квадрат с плоской крышей из стеклобетона, на которой серыми, местами осыпавшимися утесами возвышались кварталы современных зданий.

Издали это походило на незавершенное строительство, некий фундамент, заложенный для чего-то монументального.

Собственно говоря, так оно и было.

В недрах Города, под одной из плит, покоилась прозрачная капсула, сквозь материал которой без труда просматривался заключенный внутри кусок керамлитовой брони от обшивки космического корабля. На нем крупными, выполненными еще при литье бронеплиты буквами выделялась рельефная надпись:

«Колониальный транспорт „Бристоль“. Земля. 2342 год».

Живущие ныне поколения уже успели забыть свои корни, которые терялись в туманной бездне тысячелетней истории. Этому в немалой степени способствовала война и вызванные ею долгие периоды деградации, когда сознание людей откатывалось назад, из поколения в поколение теряя частицы своих знаний, а вместе с ними — и истории.

На самом деле Город являлся всего лишь обветшалым цокольным этажом несостоявшегося мегаполиса.

У Ильи Матвеевича Белгарда этот факт не вызывал никаких сомнений. Забравшись на самый верхний этаж обветшалого небоскреба, на что у него ушло почти полдня, он получил возможность окинуть взглядом всю панораму застывшего тысячу лет назад строительства.

Настроение у бывшего капитана картографического крейсера «Терра» было подавленным. Два месяца, истекшие с того момента, как он пришел в сознание на жесткой госпитальной койке, спрессовали в себе столько событий, что ему казалось — прожита еще одна жизнь. Страшная, непонятная, жестокая…

Он до сих пор не мог осознать всей чудовищности произошедших с ним перемен. Сидя в инвалидной коляске у обвалившегося парапета балкона, он смотрел на простершуюся под ним панораму руин и думал о том, как найти свое место в этом измотанном непонятной ему войной обществе, где царили простые и жестокие законы.