Книга Удар судьбы - Андрей Посняков

Лешка усмехнулся:

— Да я так и понял. А вы… ой, ты… ему жена? Тьфу-ты, опять ерунду сморозил… Какая, в принципе, разница?

— Нет, не жена, — Саида ничуть не обиделась. — Можно сказать, служанка.

— Ага, — понятливо кивнул Лешка. — Значит, Федор — новый русский. А вы… то есть ты — его менеджер, так?

— Не очень понятно ты говоришь, — заметила девушка. — Сам-то откуда?

— Из-под Мценска.

— Ого! — Саида вскинула глаза. — Говорят, Сигизмунд Кейстутович, князь ваш, лют зело?

Не выдержав, Лешка покрутил пальцем у виска:

— Во! Надоели уже со своим князем! Ты еще литовцем меня обзови.

— Не нравится?

— Кому же понравится?

— Тогда проситесь под руку Василия Васильевича, московского князя!

— Кого?!

— А, — Саида кивнула. — Так ты, наверное, Шемяке больше веришь?

— Слушай, — взмолился Лешка. — Может, хватит, а? Давай лучше о музыке поговорим, а? Тебе кто больше нравится, Кипелов или Беркут? Ну, в смысле, не как мужчина… Что смотришь? Не знаешь, кто такой? Эх ты, темнота! А еще в Москве живешь. От «Фабрики» что ли фанатеешь? Ужас!

— Я скоморохов люблю.

— «Скоморохи»? Что-то не припомню такую группу. Из новых, наверное, или, наоборот, из старых. Саида, а мы сейчас куда едем?

— Куда надо. Ты уже спрашивал.

— К морю, значит?

— Ну да, к морю.

— Слушай, а ты бы не могла с Федором перетереть насчет меня? Ну, типа деньжат занять на билет? Ну, хоть до Воронежа, а уж там доберусь. Сама же говоришь, он богат, это твой Федор.

— Да уж, не беден, — Саида внезапно нахмурилась. — Федор — не мой, у него есть жена.

Ах, вот оно, значит, как!

— Что ж, бывает.

Лешка замолк, ничего не говорила и Саида, так они и ехали — молча. По обеим сторонам дороги тянулась все та же степь, изредка перемежаемая небольшими рощицами, которых постепенно становилось все больше — видать, и впрямь, подъезжали к морю или к какой-нибудь большой реке.

Значит, Федор из Москвы. Экстравагантный новорусский чудак, а Саида — его подружка, но есть и жена. Интересно… Интересно, чем они все тут заняты?

— Слышь, Саида. Федор, говоришь, торгует?

Девушка молча кивнула.

— А чем торгует? — не отставал Лешка.

— Да всем, — Саида засмеялась. — Сукном, шелком, перцем — он же сурожанин, а они на Москве многими правами пользуются, еще старым князем жалованными.

Во! Умереть — не встать! Опять князь какой-то. Может, они так Лужкова меж собой называют?

— А ты сама в Москве родилась?

— Нет, — Саида зло сплюнула на пыльную дорогу. — Не люблю Москву, ненавижу! Правители ее — сребролюбивые, жадные; сами меж собой сладить не могут — порядка нет — а все глазами хищными поглядывают на чужие земли, похотят под свои руце забрати, окаянное племя, хищники!

— Вот и мне Москва не нравится, правильно ты говоришь — больно уж хищная. Сама-то давно в Москве?

— Третье лето. — Девушка закашлялась — да и было с чего, серая дорожная пыль, поднимаясь из-под воловьих копыт, назойливо лезла в нос и глаза, забивалась в рот, противно скрипя на зубах. И это еще здесь, в первой телеге, что уж говорить о тех, кто ехал сзади.

Несколько раз подъезжал Федор, накинувший поверх рубахи какой-то невероятно гламурный пиджак — длинный, блестящий с пуговицами из драгоценных камней — интересно, на сколько такой пиджачок потянет? Тыщ на десять баксов, уж никак не менее. Круто.

Федор с Лешкой не заговаривал, лишь о чем-то спросил Саиду. Причем — не по-русски, а на каком-то непонятном языке, наверное на татарском. Ну, ясно, на татарском, на каком же еще-то?

Вот, снова подъехал, заговорил. Саида отвечала, а Лешка вслушивался в непонятные слова, для себя отметив что-то не совсем обычное в этой недолгой беседе: вроде бы как Федор что-то приказывал, а Саида оправдывалась.

— Шайтан, — когда купец отъехал, выругалась девушка и, тут же повернувшись к Лешке, поинтересовалась его родителями.

— Да умерли они давно уже, — негромко отозвался тот. — Говорил же — детдомовский я, сирота.

— Якши! — улыбнулась вдруг Саида. И Лешке почему-то очень не понравилась ее улыбка, уж больно хищной она была.

— Ты из-под Мценска, сирота… А чем занимался?

Ого! Девчонку явно потянуло на беседу. Ну и славно, все лучше, чем молча сидеть, кто знает, сколько там еще ехать?

— В университете учился, — усмехнулся Лешка. — Социальные науки изучал. А летом трактористом подрабатывал

Саида скривилась:

— Ты литовскими словами не говори, Алексий, все одно я их не понимаю: Говори по-русски.

— А я по-каковски?! По-английски, что ли?

— Так чем ты занимался?

— Сельским хозяйством! — не выдержав, Лешка повысил голос, заколебала уже эта Саида своей тупостью. — Это, надеюсь, понятно? Озимые, яровые, посевная…

— Озимые? Посевная? Понятно, — несколько разочарованно, как показалось юноше, произнесла собеседница. — Так ты крестьянин.

— Сама ты крестьянка, — разозлился Лешка. — Говорят тебе — тракторист.

— Что ж, крестьянин так крестьянин, — задумчиво протянула девушка. — Такие тоже нужны. Плохо только — уж больно ты тощий.

— Это почему ж плохо?

Саида не успела ответить — впереди показалось море! Синее, блестящее от солнца, бескрайнее!

— О нет, это не море, — девушка безжалостно оборвала Лешкину радость. — Лиман.

— Ну, все равно… Вода!

— Да, — согласилась Саида. — Вода — это славно.

На самом берегу лимана виднелись белые домики, окруженные садами, какое-то приземистое здание с длинным забором и высокая башня, похожая на пожарную каланчу. Напротив домиков, меж перевернутыми кверху килем лодками сушились рыбачьи сети.

Лешка закрутил головой, стараясь углядеть хоть кого-нибудь, однако деревня выглядела безлюдной, может быть, потому что — август, страда?

— Все работают, — пояснила Саида. — Сейчас завернем на постоялый двор.

— Слушай, — внезапно осенило Лешку. — А телефон там имеется? Ну, почта?

— Все есть, — заверила девушка и, спрыгнув с телеги, потянула парня за руку. — Идем!

— Куда? На почту?

— Ну да! Скорей же, мы здесь не можем долго стоять — надо нагнать большой караван.

— Что ж…

Вслед за девчонкой Лешка побежал к призывно распахнувшимся в высоком глухом заборе воротам. За ними, на конях, скакали Федор и двое его парней — Мишка с Терентием. Ворот они достигли одновременно. Вышедший со двора дед — седобородый, в татарской одежке, — прижав руку к сердцу, поклонился гостям и вежливо пригласил внутрь.