Книга Неспящий Мадрид - Грегуар Поле

III

Жан-Кристоф, один из двух молодых людей, сел на диванчик в том месте, где его успел нагреть Фернандо Берналь. Мужчина в широком синем кашемировом пальто — это Густав Карст, — держа лотерейные билеты, пробирается между столиками, и ему кланяется официант, который несет на алюминиевом подносе среди других заказов две каньи для молодых людей.

Нет ни одного свободного столика, Густав Карст ждет стоя, смотрит в большие окна, залитые светом.

А по ту сторону стекол солнце выкладывает отражения всего. И все гладкие поверхности — зеркала, все отражают во всех направлениях, беспорядочно и ничего не упуская, без различия. Узкая металлическая рамка переговорного устройства, едва ли сантиметр в ширину, отражает глаз — вот он сместился, и теперь видны висок, ухо, волосы покупателя ONCE, который уже уходит, и отражается небо, потом снова лоб следующего покупателя, и, когда тот вздрагивает и нервно переступает с ноги на ногу, покачиваясь на месте — это Анхель Мьедо, — за его спиной видна желтизна комбинезона, который отражается и сзади, в прямоугольной раме, большое желтое пятно на большом окне кафе, где мельтешение людей то стирает его, то проявляет вновь, постоянно-переменное, вместе с киоском и входом в метро, в потоке прохожих, умноженном в холодно блестящем стекле, сквозь которое, несмотря на отражения, можно более-менее различить первый ряд столиков и сидящих за ними Карста, Жана-Кристофа, Жана-Франсуа, еще пятнадцать человек, размытые силуэты, текучие картинки, забытые лица, ностальгические и безмолвные для шумной улицы, которая на них не смотрит, — и внезапно похожие на рыб за стеклом аквариума.

Столик, освободившийся для Густава Карста, — соседний со столиком двух молодых людей, у которых, кстати, кончилось пиво, но они еще курят. Карст выбрал диванчик, он сидит рядом с Жаном Кристофом, сантиметрах в сорока от него, между ними синяя шерстяная куртка, новенькая, с лейблом «Пьер Карден», которую Жан-Кристоф, небрежно скомкав, положил рядом с собой на коричневый кожзаменитель. По другую сторону от Карста диванчик проседает под тяжестью массивного мужчины с короткими руками и ногами, широкими ладонями, смуглой, морщинистой кожей, пухлыми губами и седеющими волосами, на которые так и хочется надеть ковбойскую шляпу; этот громогласный мужчина, типичный провинциал, смеется и что-то говорит своему тощему визави, не вынимая изо рта огромной тавромахической сигары и то и дело брызгая слюной. Густав Карст, садясь, приподнял своих соседей: слой воздуха переместился под кожзаменителем диванчика. «Воды с газом, пожалуйста», говорит он официанту, и тот, прежде чем отправиться дальше принимать заказы (бар — связующая нить между двумя лагерями), отодвигает круглый столик на несколько сантиметров, чтобы освободить проход, и тем самым зажимает дирижера, который поднимался и теперь вынужден снимать сидя синее кашемировое пальто со своих широченных плеч. Эта гимнастика дается ему не без труда, он стукается о столик, трется о диванчик и в конце концов кладет свое пальто на куртку Жана-Кристофа, тоже синюю, из такой же шерсти.

— Вам пальто не мешает?

— Нет-нет, нисколько.

— Если я положу его с другой стороны, боюсь, оно пропахнет сигарным дымом.

Карст говорит это с улыбкой и, перебрасываясь несколькими словами с двумя молодыми людьми — вы говорите по-французски, откуда вы, я из Голландии, — похлопывает ладонью по своему пальто, оно отзывается глухими, безразличными звуками, и от этого движения уходит в крошечный отрыв перышко, уже наполовину отделившееся во время гимнастики Карста, когда спина пальто терлась о диванчик, теперь, совсем освободившись, оно перекочевало на куртку Жана-Кристофа, к которой рассеянные похлопывания дирижерской ладони окончательно его прибили.

IV

Мужчина с тавромахической сигарой и его тощий визави говорят о сантехнике, трубах и стыках; Густав Карст снова ушел в себя и молчит, не слушая, даже не слыша разговоров по соседству; Жан-Кристоф и Жан-Франсуа курят, вспоминая украденный чемодан, блоки курева, которые были в нем, проклинают вора и воображают его в каждом прохожем, затягивающемся сигаретой.

— Вон, девушка-марокканка.

— Легкая добыча.

— Нет, вон там, две крали.

— Такие не воруют.

— Нет, но гуляют сворами.

— Верно, это одно и то же. Или вон тот тип.

— Где?

— Вон, старый, весь из себя в лодене[41].

— Главарь банды, шеф международной воровской сети в свободной зоне аэропорта, кражи такс-фри.

А стекло со стороны улицы — большое зеркало в раме, отражающее множество прохожих, киоск, вход в метро, уличное движение, девять струй, фасады, балконы — по большей части декоративные и только два настоящих: один в доме 16, на восьмом этаже, где стоит, облокотясь на перила, Хенаро Коуто и коротает, как это бывает частенько, глядя на текучий узел Глорьеты, праздные часы странной своей судьбы, жизни, всегда размеренной и вдруг переменившейся в одночасье после выигрыша в ONCE, зимой 1993 года, билет, купленный у уличного торговца, почти из милости, тираж, крупный выигрыш, сто тысяч евро ежегодно на протяжении двадцати пяти лет, интервью, телевидение, уход с работы, агентство недвижимости, двести сорок квадратных метров на Глорьете Бильбао со всеми удобствами, терраса на крыше, переезд, вдовство, замужество Тересы, единственной дочери, муж — молодой певец из Галисии, далеко не пойдет, они будут сегодня вечером к ужину, что у нас на ужин, есть хорошее вино, закажем кускус на дом, где-то в бумажнике была карточка, номер телефона, позвонил и все дела, при заказе свыше семидесяти пяти евро доставка бесплатная (халява только для богатых), балкон надо бы покрасить, весь облупился, краска на рукава сыплется, ночью-то, понятно, не видно, проклятое солнце, звезда, заставляющая забыть все другие, скорей бы ночь.

Хенаро разворачивается, перешагивает через деревянную раму, закрывает окно, в котором, когда створка достигает нужного угла, на миг отражается вспышка солнца и тотчас гаснет. Пройдя по длинным половицам, Хенаро садится на диван, обитый черной кожей, перетаскивает большую, тяжелую открытую книгу с журнального столика к себе на колени и в третий раз перечитывает разворот, посвященный описанию Сириуса, альфы Большого Пса, — тут и его траектория, и скорость радиального перемещения, и история начиная с Древнего Египта, и великолепная иллюстрация, телескопическое фото на глянцевой бумаге, к сожалению покрытое пластиком, мириады точек, белых, розовых, желтых, зеленых, в ореоле бескрайней тьмы, бесконечной глубины, всасывающей сердце в неодолимом кружении, безмятежной, всепоглощающей, божественной. Брюки Хенаро Коуто из коричневого вельвета в мелкий рубчик; пуловер из жаккардового трикотажа, зелено-серый. Очков он не носит, и два сердечка гладкой кожи обозначают начало лысины, победу умного лба над животной волосатостью головы. На стенах, между книжными полками, увеличенные и раскрашенные фотографии космоса, снятые с Земли и межпланетных зондов. На полках книги, все книги, какие только он мог и может покупать на эту тему, начиная со справочника любителя — стану ли я хулить труд в жанре, в котором сам хотел бы писать? — и кончая британскими трактатами XVIII века. И шкафчик в стиле ренессанс, купленный у Дурана на калье Серрано и переоборудованный под картотеку краснодеревщиком-частником с калье дель Пес. Два телескопа ждут у окна, чуть сбоку, закутанные в мягкие чехлы, на которых вышиты скромные коммерческие марки. Дверь столовой, в этой же комнате, подальше по направлению половиц, выходит на террасу, расположенную на крыше других квартир. Она засыпана черным гравием, почти не отражающим свет, а по всему контуру изгородь из елочек в горшках, почти двухметровой высоты, которые застят свет и закрывают вид — внизу видны только небо, время да линии самолетов.