Книга Мои посмертные приключения - Юлия Вознесенская

Дед и Ангел-Хранитель переглянулись.

— Что, я опять что-то сморозила?

— Вроде того, — сказал Дед. — Не тебе и не нам решать, какая тебя ждет «окраинка».

Возразить на это было нечего.

Парк постепенно перешел в роскошный сад, по которому раскинулись цветники разнообразнейших форм и размеров, полные цветов, по большей части мне неизвестных.

Но и знакомые цветы отличались от земных разительней, чем альпийские цветы отличаются от обычных: например, кусты вереска в мой рост, усыпанные колокольчиками величиной со средний бокал для шампанского.

Меня совершенно ошеломили розовые и сиреневые деревья со стволами в добрый обхват и целыми облаками цветов в вышине.

Длинные гирлянды разноцветных глициний перекидывались с одного дерева на другое над самой аллеей, огромные душистые кисти свисали прямо над нами, и Ангел, который был намного выше нас с Дедом, отводил их рукой от своего лица. Аромат миллиардов цветов показался бы одуряющим, если бы сад не овевался легким прохладным ветерком.

Деревья были полны птиц, нарушавших царившую здесь тишину негромким мелодичным пением. Иногда совсем рядом со мной пролетали бабочки, плавно машущие крыльями, огромными, как расписные японские веера. Я то и дело останавливалась, чтобы получше рассмотреть то необычный цветок, то хрустальную стрекозку, а Дед с Ангелом меня поторапливали.

Дорога сделала новый поворот и стала еще шире. Теперь люди и ангелы шли рядом с нами, шли впереди и позади нас. Ангелы были ростом с моего Хранителя, лица у них были разные, но все одинаково прекрасны.

Многих людей ангелы вели за руку, это было похоже на то, как отцы водят детей по утрам в детский сад, — такая примерно была разница в росте между людьми и их хранителями: совсем нетрудно было догадаться, что их связывали те же узы, что и меня с моим опекуном. Некоторые, как и мы, шли втроем: человек, ангел и святой. А иные души сопровождала целая группа святых, но эти были и сами на святых похожи, их тела не были, подобно моему, мутновато-прозрачными, но были наполнены светом, как у Деда.

Среди людей были и старики, и дети, и зрелые люди; по одеждам и по лицам судя, они принадлежали к разным народам Земли.

Но обликом рядом с ангелами и святыми они больше всего напоминали фигурки, вырезанные из черно-белой фотопленки. Я оглядела себя и убедилась, что выгляжу ничем не лучше других: я была серая, как очень грязная фарфоровая статуэтка. На мне по-прежнему не было ничего, кроме больничной простыни и крестика, правда, теперь просиявшего, как настоящий, материальный золотой крестик. Вообще-то одежда здесь особого значения не имела, так как состояла из той же субстанции, что и тела, сливалась с ними, как это бывает у скульптур. Некоторые люди были обнажены, но это, кажется, не волновало ни их самих, ни окружающих.

— Дед! А почему души такие разные? Одни светятся больше, другие меньше.

— Так ведь и люди разные! Ты вот у нас совсем темненькая душка, — улыбнулся Дед.

Хорошо ему было улыбаться, сам-то он весь так и светился, будто у него внутрь была вставлена тысячесвечевая лампа, а на его лицо лучше было не смотреть — такое вокруг него разливалось сияние.

Я решила, что пора уже показать характер:

— А ты, Дед, сияешь так, что тебе надо бы, выходя из дома на прогулку, надевать на голову абажур, а то ослепнуть можно.

В ту же секунду я оказалась лежащей на золотом песке дорожки с гудящим затылком: мой Ангел-Хранитель дал мне подзатыльник!

Пораженная, я уселась на дорожке и решила, что с места не сойду, пока он не извинится.

Ангел тут же наклонился надо мной и сказал:

— Прости меня Бога ради! Я не удержался. Мне столько раз хотелось проделать это при твоей жизни, но ведь возможности не было: вот я и сделал то, о чем мечтал почти сорок лет, — и он протянул мне руку.

Я засмеялась и поднялась, потирая затылок. Дед, похоже, на меня не обиделся, но был явно доволен, что мне влетело от моего Ангела-Хранителя.

Ангел продолжал:

— Твое пустословие может тебя погубить, Анна. У твоего дедушки на голове мученический венец, которому и ангелы завидуют. Мы, небесные духи, почитаем святых, а ты позволяешь себе подшучивать над святостью. Что за бесстрашие такое!

— Разве плохо быть бесстрашным?

— Плохо не иметь страха Божия. Это хуже, чем бесстыдство.

— Как можно бояться Бога, если Он, как вы сами говорите, милостив и любит людей?

— Можно. Можно любить и по любви бояться огорчить. Господь милостив, но Он и справедлив. Мироздание построено Им на строжайших законах гармонии, любви и справедливости. Мир — симфония, сочиненная Богом, а тебе было предназначено пропеть в ней всего лишь одну ноту — твою собственную, единственную жизнь, такую короткую и такую незаменимую. Бог милостив, но если ты пропела ее фальшиво, то не звучать тебе в этой музыке с Божиего листа, ты просто выпадешь из нее. Вот мы идем к Создателю, чтобы узнать Его решение о тебе, а ты не испытываешь ни страха, ни трепета. Какая же в тебе духовная пустота накопилась! Как ты жила, чем ты жила!

Все бродило и поднималось во мне от этих слов, хотелось заявить о своей нелюбви к хоровому пению, о желании «вернуть билет», да просто взбунтоваться, наконец! Я хмуро молчала, а Хранитель с улыбкой на меня поглядывал, как взрослый смотрит на дующегося ребенка. «Он смеется надо мной!» — подумалось мне.

— Успокойся, я над тобой не смеюсь. Мы, ангелы, вообще не смеемся. Смех дан людям для защиты от страхов, это всего лишь лекарство. А нам неведомы ни страх, ни болезнь.

— Но ты читаешь мои мысли! — возмутилась я. Захотелось тут же остановиться и повернуть назад. Вот только куда?

— И не темней, пожалуйста! Не читаю я твоих мыслей, в этом нет никакой необходимости, — они у тебя все на лице написаны.

Но ты напрасно беспокоишься о своей независимости, тебя никто ни к чему приневоливать не будет: если ты не хочешь идти со всеми на поклонение Господу, можешь вернуться на Землю. Есть души, которые скитаются по ней целыми тысячелетиями — вы их зовете «привидениями» и сочиняете о них сказки. Но учти, что потом ты и захочешь, но не сможешь покинуть Землю.[7]Не страх, а красота меня удержали: сад, по которому мы шли, с каждым шагом становился все великолепней, птицы пели все радостней, и я была уверена, что впереди будет еще лучше. Топнуть ногой о небеса и отказаться идти дальше? Ну уж нет! Я сделала вид, что отвлеклась на разглядывание тюльпанного дерева на краю дорожки, а потом кротко засеменила дальше.