Книга Все божьи дети могут танцевать - Харуки Мураками

— Я уже наполовину мертв, — сказал Нимит, как будто это и так очевидно.

Той ночью Сацуки рыдала, зарывшись в свою просторную и чистую постель. Она осознавала, что медленно движется к смерти. Она осознавала, что в ней сидит твердый белый камень. Она осознавала, что где-то во мраке затаилась змея, вся сплошь в зеленых чешуйках. Подумала о ребенке, которому не суждено было родиться. Она убила это дитя и выбросила его в бездонный колодец. И, наконец, — она тридцать лет ненавидела одного мужчину. Она жаждала мучительной смерти для него. Ради этого в глубине души она была согласна даже на землетрясение. «Неким образом в этом землетрясении виновна я сама. Это он превратил мое сердце в камень, он сделал меня черствой». Там, в далеких горах серые обезьяны молча всматривались в нее. Жить и умереть — в каком-то смысле это равноценно, доктор.

Сдав у стойки багаж, Сацуки протянула Нимиту конверт со стодолларовой купюрой.

— Спасибо за все. Благодаря вам я смогла прекрасно отдохнуть. Это от меня лично.

— Спасибо за внимание, доктор. — С этими словами Нимит принял конверт.

— Нимит, а у нас есть еще время выпить где-нибудь кофе?

— С удовольствием составлю вам компанию.

Они пошли в кафе, где она выбрала черный, а он свой изрядно сдобрил сливками. Сацуки некоторое время вращала кружку, поставив ее на блюдце.

— По правде говоря, есть у меня одна тайна, которую я до сих пор не рассказывала никому, — наконец-то заговорила женщина, обращаясь к Нимиту. — До сих пор никому не могла ее открыть и так и жила, храня ее в себе. Но сегодня… сегодня хочу, чтобы вы меня выслушали. Почему? Вряд ли мы увидимся снова. Не успел скоропостижно скончаться мой отец, мать, не говоря мне ни слова…

Нимит поднял руки, словно бы отгораживаясь ладонями от Сацуки, и решительно закачал головой.

— Доктор, прошу вас, больше ни слова. Как сказала вам та старуха, ждите сон. Я понимаю ваше состояние, но слово — не птица, вылетит — не поймаешь.

Сацуки проглотила остаток фразы и прикрыла глаза. Глубоко вздохнула, выдохнула…

— Нужно дождаться сна, доктор, — мягко говорил ей Нимит, словно внушая что-то. — Сейчас самое время потерпеть. Бросьте свои слова. Слова превращаются в камень.

Он протянул руку и тихо взял ее ладонь в свою. Рука его на ощупь была гладкой и молодой. Будто он холил свои руки, облачал их в дорогие перчатки. Сацуки открыла глаза и посмотрела ему в лицо. Нимит отпустил ее руку и сплел над столом пальцы.

— Мой норвежский хозяин был родом из Лапландии — сказал он. — Вам, пожалуй, известно, что Лапландия расположена на самом севере Норвегии. Недалеко от Северного полюса, там много оленей. Летом нет ночи, зимой — дня. Он. скорее всего, не мог выносить холода и приехал в Таиланд. Согласитесь, здесь —полная противоположность Норвегии. Он любил Таиланд и готов был здесь умереть. Однако вот какая штука: он до самой своей смерти с любовью и нежностью вспоминал свою родину — городок в Лапландии. Часто рассказывал мне о нем. Но при этом ни разу не побывал там за все тридцать три года. Думаю, на то у него были какие-то особые причины. У него тоже лежал на душе камень. — Нимит взял чашку, отпил глоток и бесшумно вернул ее на место. — Однажды он рассказал мне историю о белом медведе. О том, насколько эти звери одиноки. Они спариваются только раз в году. В их мире супружеских отношений не существует. Просто случайно встречаются блуждающие по ледяным просторам самец и самка, и на месте встречи происходит случка. Причем совсем недолгая. Когда все позади, самец, будто чего-то опасаясь, спрыгивает с самки и убегает с того места. Буквально убегает, ни разу не обернувшись. И затем весь год живет в глубоком одиночестве. Никаких взаимоотношений у них не существует. Никакой нежности друг к другу не питают. Вот такой рассказ о белых медведях. По крайней мере, норвежец рассказывал мне так.

— Да, странная история, — сказала Сацуки.

— Действительно, странная… — Лицо Нимита посуровело. — Тогда я спросил хозяина, ради чего живут белые медведи? А он с улыбкой, словно понимая, о чем я, ответил мне вопросом: «Нимит, а мы ради чего живем?»

Самолет набрал высоту, погасло табло «Пристегните ремни». Вот я опять возвращаюсь в Японию, — подумала Сацуки. Она попыталась было задуматься о будущем но вскоре перестала. Слова превращаются в камень… Кажется, так говорил Нимит? Она глубже вжалась в кресло и закрыла глаза. Затем вспомнила цвет неба, который видела, плавая на спине. Вспомнила мелодию Эрролла Гарнера «Я вспомню апрель». Нужно поспать, — подумала она, — нужно просто уснуть. И ждать, когда приснится сон.

Дружище Квак спасает Токио

Когда Катагири вернулся домой, в комнате его поджидала гигантская лягушка. Стоя на задних лапах, она была ростом выше двух метров. Крепко сложена. Худосочного Катагири при его метре шестидесяти величественное земноводное просто подавляло.

— Зовите меня Дружище Квак, — сказало оно уверенным голосом.

Катагири лишился дара речи и будто примерз у входа, отвесив челюсть.

— Нечего так удивляться. Вреда я не причиню. Проходите и закройте за собой дверь, — сказал Дружище Квак.

Катагири сжимал в правой руке портфель, а в левой — бумажный пакет из супермаркета с овощами и рыбными консервами. Он даже не думал шевелиться.

— Господин Катагири, давайте же, заходите, разувайтесь!

Услышав свое имя, Катагири пришел в себя и сделал, как велено: поставил на пол пакет и, сжимая под мышкой портфель, разулся. Вслед за Дружишем Кваком он прошел на кухню и сел за стол.

— Послушайте, господин Катагири, — заговорил Дружище Квак, — извините, что я своевольно проник сюда пока вас не было. Вы, должно быть, сильно удивились Но поверьте, иного выхода не было. Как, от чаю не откажетесь? Я знал, что вы скоро вернетесь и вскипятил чайник.

Катагири продолжал сжимать под мышкой портфель. Какая-то нелепая шутка. Кто-то забрался в лягушачий костюм и потешается над ним. Но как ни крути, и конституцией, и телодвижениями, с которыми Дружише Квак, мурлыча себе по нос, разливал кипяток, он сильно смахивал на доподлинную лягушку. Дружище Квак поставил одну чашку перед Катагири, другую — перед собой.

— Ну как, успокоились? — потягивая чай, спросил он.

Катагири по-прежнему не мог вымолвить ни слова.

— Вообще-то приходить нужно, предварительно условившись, — сказал Дружище Квак. — Я это осознаю, господин Катагири. Кто угодно удивится, обнаружив у себя в доме гигантскую лягушку. Но дело настолько важное и безотлагательное, что я поступился принципом.

— Дело? — наконец выдавил Катагири.

— Да, господин Катагири. Без дела я не стал бы врываться в чужой дом. Не такой я бесцеремонный.

— Что-нибудь связанное с моей работой?

— Ответ — и да, и нет, — наклонил голову Дружище Квак. — И нет, и да.