Книга Пока муж в командировке - Карина Тихонова

Я плюхнулась на стул, яростно растерла ладонями лицо. Голова, уставшая от недосыпания и постоянного стресса, гудела как колокол.

Минуту мы сидели молча и, ничего не понимая, растерянно пялились друг на друга. Тут тишину разодрал громкий звонок в дверь, и мы с подругой, не сговариваясь, подпрыгнули на стульях.

– Господи! – произнесла я.

А Катька добавила:

– Совсем плохие стали.

Звонок повторился. Требовательный, настойчивый звонок, вызывающий желание вытянуться по швам и замереть.

– Может, не открывать? – спросила Катька.

– А если милиция? – возразила я.

– Не могли они так быстро нас вычислить!

– А если смогли?

Чья-то властная рука нажала на звонок и не отпускала его целую минуту. Я встала. Катька перехватила мою ладонь.

– Не открывай!

– Дверь выломают, – сказала я.

– Пускай ломают!

– Ну да! Мало Пашке из-за меня неприятностей, еще и дверь менять придется! Нет уж, мать, пойду открою.

Катька побледнела. Я сжала ее пальцы и тихо попросила:

– Ни о чем не беспокойся. Ты тут вообще ни при чем. Я сама разберусь.

Звонок заголосил как ненормальный. Мне даже показалось, что звук стал громче, чем обычно. Милиция. Как пить дать милиция. А у меня улики на столе… Да ладно, плевать! Скорее бы все кончилось!

Я подошла к дверям комнаты, окинула прощальным взглядом все ее великолепие. Наверное, меня сразу заберут и я всего этого еще долго не увижу. Лет восемь как минимум.

Я встретилась взглядом с мамой на портрете. Мама смотрела на меня со стены, и глаза ее были мрачными.

Я помахала ей рукой, тихо сказала:

– Вот такая я дура. Прости меня, ладно?

Повернулась к входной двери, отперла замок и, увидев посетителя, тут же плавно съехала вниз по стеночке: настолько неожиданным и огромным было облегчение.

На площадке стоял мой заклятый друг и коллега Тепляков.

– Привет! – загрохотал Ванек, жизнерадостно перешагивая через меня, как через труп. – Ты чего не открываешь? Оглохла? Или любовника в окно выбрасывала? А?..

И Тепляков захохотал, довольный своим плоским юмором.

Я с трудом забарахталась, пытаясь встать. Выпрямилась, схватилась за ручку двери. Почему-то меня ноги не держали.

– Сволочь ты! – сказала я с чувством. – Чего явился с утра пораньше?

– Как это? – удивился Ванек. – За машиной! У тебя моя машина осталась, ты не забыла?

Ванек снял куртку и повесил ее на вешалку. Ясно. Он у меня еще и позавтракать собирается. Доесть лапшу «Доширак», до которой вчера очередь не дошла. Имеет право! Как говорится, за все уплачено!

– А картины? – продолжал перечислять Ванек. – Три шикарные картины в шикарных рамах! Надеюсь, ты их забрала на ночь в дом?

– Забрала, забрала. Вот они, твои шикарные в шикарных рамах.

Я кивнула на картины, прислоненные к стене.

– На пол бросила! – возмутился Ванек.

– Не бросила, а поставила!

Ванек крякнул, выставил вперед толстую руку и с наслаждением принялся подсчитывать убытки:

– Ну, мать, я не знаю, что тебе сказать. Поцарапала – раз. – Он загнул мясистый палец, похожий на баварскую колбаску. – Пыль на краски натащила – два. Ты же грамотный человек, должна понимать, что…

Тут Тепляков неожиданно заглох, как отработавший мотор. Я обернулась и увидела Катерину. Она прислонилась к стене, сложила руки на груди и с интересом прислушивалась к нашему содержательному диалогу.

Увидев мою подругу, Тепляков как-то сразу усох и стал меньше ростом. Я бы даже сказала, что он съежился, выискивая пути к бегству. Но я уже сориентировалась и вытащила из двери ключ. Ванек смирился с поражением и тяжело вздохнул.

– Что ж ты меня вчера не дождался? – осведомилась Катерина задушевным тоном, которым, как я думаю, она обращается к своим пассажирам.

– Я… это… торопился…

– Куда? – удивилась Катя. – Куда тебе торопиться, Тепляков? Твои поезда давно ушли! Да я смотрю, ты мне совсем не рад, – огорчилась она.

– Почему? Рад, – отозвался Ванек, но как-то не очень убедительно.

– Это приятно. А уж как я рада!..

Катька не договорила и широко развела руками, словно собиралась заключить Теплякова в объятия. Наверное, Ванек подумал то же самое, потому что быстро попятился в гостиную.

– Ты куда пошел? – закричала я. – В грязной обуви!

Ванек замер на месте, тяжело дыша. Его глазки забегали по сторонам. Он уже понял, что удрать без потерь не удастся, и теперь судорожно прикидывал, как вырваться с наименьшим уроном.

– Я слышала, ты вчера картинку продал, – продолжала Катерина, надвигаясь на Теплякова, как предвестник цунами.

– П-продал… За пятьдесят баксов!

– Мне сказал – за двести, – уличила я.

– Пошутил, – быстро открестился Тепляков.

– А вот мы сейчас проверим, – сказала Катька.

Прежде чем Тепляков что-то сообразил, она запустила руку во внутренний карман его куртки и выудила бумажник.

– Не смей! – заверещал Тепляков. Дернулся с места, но я быстро подставила ему ногу, и коллега с грохотом растянулся на полу.

– Растешь на глазах! – похвалила меня Катерина. – Просто не узнаю!

Я скромно потупилась. Да уж, заслужила комплимент. Сама себя не узнаю. Подруга расстегнула толстый бумажник, пересчитала купюры.

– Ты смотри, как хорошо живут нищие художники, – удивилась она. – В рублях… раз, два, три, четыре… пять тысяч. А в долларах… почти семьсот. Тепляков, ты котируешься не хуже Рембрандта!

– Это на стройматериалы, – хмуро ответил Ванек. – Я дома ремонт начинаю. Будь человеком, не трогай, я тебе все завтра отдам.

– Ай-яй-яй! – укорила Катерина. – Как не стыдно так нагло врать! Про то, что ты мне завтра отдашь, я слышу с прошлого года! Тепляков, неужели трудно придумать что-нибудь другое? Ну, например, что тебе предстоит операция по смене пола. Или что на тебя наехал художник Шилов, ревнующий к славе и таланту… А, Тепляков? Слабо?

Ванек не ответил. Он сидел на полу и хмурился, потирая толстую ногу.

– Ушибся? – догадалась Катерина. – Бедняжка. Ну ничего, до старости заживет. В общем, так: свои две тысячи я забираю. Ты не против? Кстати, сколько ты у этой дурочки вчера увел? Сотню баксов?

Катерина достала из бумажника стодолларовую бумажку и протянула мне. Я сунула деньги в задний карман брюк.

– Не смей! – взревел Ванек. – Она мне сама отдала! Я на продукты потратился! Один вискарь четыреста рублей стоил!