Книга Дочь палача - Оливер Петч

— Что обойдется? — Ханнес наморщил лоб. Умом он явно не отличался.

— Ну, если ты причиняешь вред девочке, тебе и раскошеливаться. И свидетелей у нас достаточно. Или как?

Ханнес неуверенно оглянулся на приятелей. Некоторые уже пустились наутек.

— София — ведьма! — вмешался другой мальчишка. — У нее рыжие волосы, а еще она вечно ошивалась у Штехлин. Как Петер, а он теперь мертвый.

Остальные согласно заворчали.

Симон внутренне содрогнулся. Началось. Уже. Совсем скоро в Шонгау не останется никого, кроме ведьм и тех, кто будет их ловить.

— Вздор, — воскликнул он. — Если она ведьма, то почему же позволила вам себя избивать? Она давно бы уселась на метлу и убралась восвояси. А теперь пошли вон!

Толпа невольно разошлась. Симон при этом то на одного, то на другого бросал гневливый взгляд. Когда мальчишки отошли на расстояние брошенного камня, он услышал их крики:

— Да он спит с палачихой!

— Уж она-то накинет ему петлю на шею!

— Его же и на голову-то не укоротишь, он и так короткий!

Симон вздохнул. Его еще неокрепшая связь с Магдаленой уже перестала быть тайной. Отец был прав, люди болтали.

Он склонился над девочкой и помог ей встать.

— Правда, что вы с Петером постоянно бывали у Штехлин?

София утерла кровь с губ. Пыль забилась в длинные рыжие волосы. Симон дал бы ей на вид лет двенадцать. Под слоем грязи он рассмотрел ее смышленое лицо. Лекарь припомнил, как ему показалось, что она была родом из семьи кожевника с Речного квартала. Родители умерли в последнюю эпидемию чумы, и ее приняла другая семья кожевников.

Девочка молчала. Симон взял ее за плечи.

— Я хочу знать, была ли ты с Петером у Штехлин. Это важно! — повторил он.

— Может, и была, — проговорила она.

— И ты видела Петера еще раз вечером?

— Штехлин про то ничего не знает, и да поможет мне Бог.

— Кто еще был?

— Пе… Петер после еще спустился к реке… Один.

— Зачем?

София поджала губы. Она избегала его взгляда.

— Зачем, я спрашиваю?

— Он сказал, это тайна. Он… он хотел еще с кем-то встретиться.

— С кем?

— Не сказал.

Симон встряхнул Софию. Он чувствовал, что девочка чего-то недоговаривала. Она неожиданно вырвалась и устремилась в ближайший переулок.

— Стой!

Симон бросился за ней. София бежала босиком, ее ножки шлепали по утоптанной глине. Она уже достигла Бранного переулка и затерялась среди служанок, возвращавшихся с рынка с полными корзинами. Когда Симон проскочил среди них, то задел одну из корзин. Та выпала из рук служанки, и редька, капуста и морковь разлетелись по всей улице. За спиной Симон услышал яростные крики, но остановиться не мог из страха упустить девочку. София оказалась шустрой; она уже исчезла за следующим поворотом, там переулки были не так многолюдны. Симон придерживал одной рукой шляпу и мчался за девочкой. Слева два дома упирались крышами друг в друга, и между ними вел узкий, едва втиснешься, проулок. На земле лежали кучи мусора и всякого хлама, а по другую сторону Симон увидел удирающую фигурку. Он выругался, распрощался с сапогами, пропитанными говяжьим жиром, и перескочил первую груду мусора.

Юноша приземлился прямо в лужу помоев, поскользнулся и плюхнулся в кучу строительного мусора, гнилых овощей и осколков ночного горшка. Шаги вдалеке постепенно затихли. Симон со стоном поднялся, и на верхних этажах начали открываться окна. Озадаченные жители рассматривали порядком измученного лекаря, который устало собирал с плаща листья салата.

— Вконец погрязли в собственном дерьме! — выкрикнул он вверх и заковылял в сторону Речных ворот.

Палач рассматривал сквозь стеклышко горсть желтых кристаллов, мерцающих под пламенем свечи. Кристаллы были подобны снежинкам, совершенны по форме и огранке. Якоб улыбнулся. Когда он вникал в таинства природы, он не сомневался в существовании Бога. Кто же иначе смог бы сотворить столь прекрасные произведения искусства? Человек подражал в своих открытиях лишь своему Создателю. Правда, тот же Бог допускал, чтобы люди мерли как мухи, сраженные чумой и войной. В такие мгновения сложно было уверовать в Господа, но Куизль усматривал его сущность в красотах природы.

Как раз когда он с помощью пинцета осторожно разложил кристаллы по пергаменту, служившему подкладкой, в дверь постучали. И прежде чем он успел что-либо сказать, она приоткрылась, образовав узкую щель. В комнату ворвался сквозняк и сдул пергамент к краю стола. Якоб с проклятием схватил его, чтобы тот совсем не упал, но часть кристаллов все же провалилась между досками стола.

— Кто, черт побери…

— Это Симон, — успокоила его жена, которая и открыла дверь. — Хотел вернуть тебе книги. А еще побеседовать. Говорит, что срочно. И не ругайся так громко, дети уже спят.

— Пусть заходит, — пробурчал Куизль.

Когда он оглянулся на Симона Фронвизера, то увидел, что гость вдруг перепугался. Только теперь он заметил, что так и не снял монокль. Сын врача уставился на зрачок величиной с дукат.

— Безделушка, — пробормотал Якоб и снял оправленную в латунь линзу. — Но иногда чертовски полезная.

— Откуда она у вас? — спросил Симон. — Такая стоит целое состояние!

— Скажем так, я оказал услугу одному советнику, а он отблагодарил меня… — Якоб принюхался. — От тебя воняет.

— Я… я вляпался. По пути сюда.

Палач махнул рукой, затем протянул Симону линзу и показал ему желтую кучку на пергаменте.

— На-ка, взгляни. Что скажешь об этом?

Симон склонился с моноклем над крупинками.

— Это… это потрясающе. Такой линзы я еще…

— Я про зернышки спрашиваю.

— Ну, по запаху я бы сказал, что сера.

— Нашел среди глины в кармане у Гриммера-младшего.

Симон сорвал монокль и взглянул на палача.

— У Петера? Но как она попала к нему в карман?

— Мне тоже интересно.

Якоб взялся за трубку и принялся ее набивать. Симон тем временем ходил из угла в угол по комнатке и рассказал о встрече с девочкой. Палач время от времени что-то бормотал, а в остальном был полностью поглощен своим занятием. Когда Симон закончил рассказ, Куизля уже окутывал табачный дым.

— Я был у Штехлин, — сказал он, наконец. — Дети и в самом деле бывали у нее. Кроме того, пропал альраун.

— Альраун?

— Волшебный корень.

Куизль в двух словах поведал ему о разговоре со знахаркой и беспорядке в ее доме. При этом он делал долгие паузы и во время них глубоко затягивался. Симон тем временем уселся на табурет и нетерпеливо ерзал туда-сюда.