Книга Чистая работа - Линда Ла Плант

Анна положила альбом на место и, закрывая шкаф, заметила, что из другого ящика торчит уголок газеты. Она выдвинула ящик. Он был доверху набит сколотыми вместе вырезками из газет. Анна посмотрела на часы и решила, что уже пора выезжать, а не то она приедет к Ленгтону позже обычного. Она собрала все вырезки и положила к себе в портфель.

Радостный Ленгтон встретил ее, сидя в инвалидной коляске:

— А я думал, ты уже не приедешь.

— Извини. Я была у тебя, взяла свежую пижаму.

— Почта есть?

— Да, я привезла. Где тут можно посидеть?

— Я вот уже сижу, — рассмеялся он.

Ленгтон развернулся на месте и поехал в комнату отдыха, на ходу распахивая двустворчатые двери. Анна печально улыбнулась: даже сидя в инвалидной коляске, он не думал, что она идет за ним следом и что двери надо бы попридержать.

— Как видишь, жизнь здесь кипит, — произнес он, указывая на пустую комнату.

— Вот и хорошо, что здесь никого нет.

— Все смотрят какую-то муть по телевизору или сидят в баре. Может, хочешь выпить?

— Нет, спасибо. Ты ел?

— По-моему, давали рыбу, но, вообще-то, бог его знает, жесткое что-то, хоть вместо ракетки в настольный теннис играй.

Анна расположилась в уютном кресле и поставила на стол сумки. Ленгтон развернул свою коляску и сел напротив, она вынула почту, он быстро просмотрел ее и пробурчал, что все — фигня.

— Там еще куча такой же фигни, — сказала Анна. — По-моему, к тебе приходила бывшая жена и оставила все на столе. Счета пришли, нужно заплатить.

— Да-да, я посмотрю.

— У тебя чековая книжка с собой?

— С собой, и кредитная карта тоже, так что никаких проблем.

Она выложила из сумки чистую одежду. Он сидел, ерзая, в своем кресле-коляске.

— Ты неплохо выглядишь, — сказала она. Это была неправда. Он давно не брился, и от него пахло спиртным. — В баре был, да?

— Был, все равно здесь больше нечего делать, и даже не спрашивай, о чем тут говорят, — одни чокнутые кругом. Ни с одним нормально не пообщаешься!

— Ты, наверное, преувеличиваешь.

Он вдруг притих:

— Нет. Ничего… Это так, для поддержания разговора.

Она подалась вперед:

— Как твои процедуры?

Он наклонил голову:

— Ходить не могу, все болит, а эти гады не дают мне больше болеутоляющих. Только по счету, как ребенку десятилетнему!

— Так это специально делается, ты что, хочешь подсесть на лекарства?

— Ты-то что в этом понимаешь?

— Ну вот, тащилась, тащилась я сюда, а ты даже не можешь вежливо ответить.

— Ненавижу это идиотское кресло!

— А мне кажется, ты очень ловко с ним управляешься.

Он пожал плечами:

— Может, я теперь до смерти в нем буду сидеть.

— Нет, не будешь.

— Я его ненавижу, ненавижу свою зависимость, понимаешь ты или нет? Я даже по-маленькому ходить не могу — сваливаюсь.

— Ну, тебе же говорили, что это будет долго.

— Знаешь что? Ты разговариваешь со мной, как будто я дебил, да еще и неходячий к тому же!

— Между прочим, перенести опасную для жизни операцию, а потом…

— Я лучше тебя знаю, что со мной сделали. Иногда я жалею, что выкарабкался.

— А я вот не жалею.

— Правда? — Он склонил голову набок. — Что, правда желаешь нянчиться с калекой?

Она глубоко вздохнула:

— Хочешь, скажу прямо: сейчас ты не в лучшем виде, но…

Он не дослушал:

— Я тут подумал и хочу тебе сказать, что обратно в твою квартиру не вернусь. По-моему, будет лучше, если мы распрощаемся здесь.

— В каком это смысле распрощаемся?

— В прямом. Я о нас с тобой говорю, Анна. Не навещай меня больше. Поняла? Ни ты, ни я такого не ожидали, давай трезво на все это смотреть.

— Ты, что ли…

— Что?

— Трезво на все это смотришь?

— Вроде да.

— Тогда почему ты не думаешь о моих чувствах?

— Как раз о них-то я и думаю!

— Нет! Ты даже не дал мне сказать, что я думаю, что чувствую…

— Хорошо, я весь внимание.

Он произнес это с такой злобой, что она даже растерялась.

— Может быть, ты вспомнишь, что я тебя люблю?

— Любишь?

— Да, и ты это знаешь.

Он отвернулся.

— А от тебя — ноль внимания, ты даже до меня не дотронулся, не то что не поцеловал, — обиженно закончила она.

— С этого кресла все равно не дотянешься.

— Да перестань ты!

Ленгтон пригнул голову и вдруг зарыдал. Такого Анна не ожидала никак. Она поднялась, подошла к нему, хотела обнять…

— Уйди от меня, ради бога!

Она ухватилась за подлокотники его кресла:

— А ну, посмотри на меня! Посмотри!

Он не послушался, и ей стало очень больно, она была совсем близко, могла до него дотронуться, а он не подпускал ее к себе.

— Ну и черт с тобой! — Анна выпрямилась, отвернулась и стала укладывать вещи в сумку. — Не хочешь — как хочешь!

— Вот именно. Уходи, Анна. Я же тебе говорю, оставь меня.

Она нарочито медленно отложила в сторону то, что привезла ему, и взяла ключи от машины. Он не проронил ни слова.

Не зная, что ему сказать, она произнесла только:

— До свидания. Не провожай меня, не надо, не беспокойся.

Он ответил тихо, с болью (она никогда не слышала, чтобы он говорил с такой интонацией):

— Прости.

Анна кинула ключи на столик, подошла к нему и обняла:

— Пожалуйста, не говори мне: «Уходи».

— Прости, у меня ведь только ты, больше нет никого.

— Тогда прекрати чепуху молоть. Никогда, никогда такого не говори. Мне очень больно, и я ничего не понимаю. Я тебя очень люблю.

В ответ он сказал еле слышно, но сказал:

— Я тебя люблю, Анна.

Они коснулись друг друга губами. Никаких страстных объятий, просто тихий нежный поцелуй. Он погладил ее по лицу:

— Я жду тебя весь день, жду, а потом веду себя как последний мерзавец.

— А я весь день жду не дождусь, когда к тебе приеду, — сказала Анна и подвинула стул, чтобы сесть рядом с ним и взять его за руку.