Книга Пожиратель - Лоренца Гинелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сбрасывает одеяло, тащится в ванную. Воняет мочой, а не ржаным виски. Это значит только одно: отец сегодня опять не ночевал дома. Значит, надо поторопиться, иначе Дэнни опоздает на школьный автобус.
— Дэнни-и-и-и-и!
Но сначала таблетки маме.
Футболка, брюки, портфель. И на выход по коридору, картина там, где всегда.
«Не смотри на него, он верит в тебя. Если веришь в него, он видит тебя».
Дэнни не смотрит на него.
Он уже на улице.
* * *
— Папа Дэнни — пьянь-пьянь-пьяница-а-а!
— А его мама — нарко-нарко-наркоманка-а-а!
Дети скачут по кладбищу портфелей. Школьный автобус едет дальше, ехать еще долго. Дэнни сидит впереди, уперся лбом в стекло крепче, чем нужно. Уперся так сильно, чтобы не ощущать холода, ледяных капель, собравшихся на стекле.
— Молчите. Молчите. Молчите!
— Правда, что твой отец рисует своей блевотиной? — кричит Диего, толстый мальчик, сидящий где-то на последних рядах в автобусе.
Дэнни и Диего учатся в одном классе. Диего — затяжная пытка.
Дети смеются, и их смех отскакивает от стекла к стеклу, как мяч. Никакого спасения. Смех гудит в ушах Дэнни, режет, словно лезвием, барабанные перепонки.
Дэнни бьется лбом о стекло. Еще. Еще. Сильнее.
— Смотрите на него! Дэнни еще и бо-бо-бо-боль-но-о-о-о-ой!
«Вызови его, он верит в тебя, он видит их всех. Он поддержит тебя».
Теплый ручеек крови течет по стеклу. Дэнни больше не бьется. По расшибленному лбу размазана кровь. Дэнни поворачивается, глаза блестят.
— Он вас ненавидит, — говорит он.
И дети умолкают. Потому что у Дэнни испачкано лицо.
Он их ненавидит. Всех.
Дети думают, что «он» — отец Дэнни.
Он — не отец Дэнни.
Он еще не появился. Он только будет.
Пьетро — мальчик о-о-очень необычный
Пьетро спал крепко и безмятежно. Потому что мама его успокоила: она сказала ему, что сон — это всего лишь сон. И с реальностью он не связан. Никак.
Когда во время обеда они посмотрели новости по местному каналу и увидели фотографии Франческо и Луки, у Пьетро случился эпилептический припадок. Первый почти за год.
С этого момента начались психозы. Два за ночь, ни дня перерыва между первым и последующими. Это было уже слишком. Кто-то увидел в этом знак Антихриста. Если Христос умножал хлеб и рыбу, вызывая зависть местных рестораторов, то Антихрист, тоже обладая даром вездесущности, мог умножать преступления. Некоторые даже утверждали, что ночью семнадцатого умерли четверо. На что кто-то возражал: «Не Мазингер же это». Но в тот день детей сопровождали, куда бы они ни пошли, даже переводили с одних качелей на другие. Вечером был объявлен комендантский час. В 19.00 всем следовало сидеть дома, еще лучше с чистыми руками и приятной улыбкой за ужином.
Пьетро в тот день ничего не ел. Мычал без перерыва до самой ночи, пока сон не победил его, победил за секунду до того, как у Дарио — щенка сенбернара с кучей гирек, оттягивающих веки, — впервые в жизни случился нервный срыв. Синьор и синьора Монти не могли объяснить, почему Пьетро проявил такую бурную реакцию. Алиса обещала прийти к ним на следующий день, еще раз попробовать «облегченную коммуникацию». И в этот раз она приведет его мысли в порядок. Синьора Монти не могла понять, почему Пьетро так отреагировал; и все же что-то зашевелилось за кулисами его сознания — душевное волнение. Но он этого не понял и не поймет никогда, до конца жизни.
Между тем на виа Мусколини, 22, родители Франческо отключили бордовый «Grillo». Отец даже положил его в коробку, которую решительно закрыл и засунул на самую высокую полку в гараже. Месяцем позже он заменит его на самую современную беспроводную телефонную трубку. Отец и мать не поговорили друг с другом. Они так и не поняли, почему их сын, такой хороший мальчик, сбежал украдкой. Мать своим молчанием обвиняла отца в том, что он зря наказал сына. Отец в свою очередь обвинял мать, что она не запретила ему выходить. Все происходило без единого сказанного слова и этим безмолвием было скреплено и опечатано.
«Пьетро знает: это сделал старик».
— Пьетро, я попросила тебя не отвлекаться. Прошу тебя ответить.
«Пьетро знает: это сделал старик».
Алиса инстинктивно встала со стула. У нее болела голова, ее знобило, но она была уверена, что это не температура. Это — страх. Трое из четырех ребят, которых Пьетро изобразил на своем рисунке, мертвы. И старик, стоя за серебристой листвой на странице для рисования формата А4 в папке работ этого года, казалось, злобно ухмылялся. Ее знобило из-за этого рисунка, но Алиса повторяла себе, что у всего есть название и это не что иное, как внушение. То ощущение можно было назвать еще «спешностью», потому что буквально все торопились найти логическое и рациональное решение, требовался виновный, причина, хоть что-то. Но старик Пьетро уже надоел, его рассуждения были совершенно бессмысленны, выводы — безосновательны. Пьетро не выносил неопределенности, как и все, разумеется, но он — особенно. Поэтому он предпочитал предметы. По той же причине он повторял одни и те же фразы. Пьетро заставлял непрерывно изменяющуюся вселенную оставаться однотонной и предсказуемой. Пьетро закрашивал слоями бриллиантово-зеленой пастели пропасть мира, и по каждому из них, как по мостику, он продвигался на один шаг. Внизу, как и для других, все еще зияла пропасть. Но он твердил себе, что надежно переступает по пластам строго зеленого цвета. Из-за этого Алиса теряла терпение:
— Послушай меня внимательно, Пьетро. На экране есть вопросы. Вопрос номер один звучит так: видел ли ты когда-нибудь раньше того старика? Вопрос номер два: тебе кто-нибудь говорил о том старике раньше? Вопрос номер три: после того дня ты еще раз видел старика?
«Пьетро знает: это сделал старик».
Алиса подавила первый настоящий порыв раздражения, ей это удалось. Пьетро принялся раскачиваться. Потом наконец ответил. Рядом с вопросом номер один он написал: «нет». Рядом со вторым тоже — «нет». И рядом с третьим — тоже. Затем снова написал: «Пьетро знает: это сделал старик».
Пьетро мог объясниться. Сделав такой вывод, Алиса решила успокоиться. Пьетро прекрасно отвечал на четко выстроенные вопросы. Но лично его это не спасало, это помогало другим понять его, потому что Пьетро знал, что говорить, но иногда не знал, как выразиться.
— Ну хорошо, Пьетро. Поиграем в твою игру. Почему ты уверен, что это сделал старик?
Пьетро продолжал раскачиваться на стуле, но ответил.
«Потому что Пьетро он приснился».
«Мне надо было стать писательницей. Вот кем. Не воспитателем. У меня бы лучше получилось». Потом Алиса вспомнила, что она уже воспитатель и стала бы им в любом случае. Она повторила то, что мама говорила Пьетро прошлой ночью. На этот раз Пьетро не мычал и не разыгрывал сцен, только встал и вышел. Алиса окликнула его, попросила вернуться. Но Пьетро необычными, решительными, отработанными движениями зашел в свою комнату и закрылся на ключ.
