Книга Эпидемия - Дмитрий Сафонов

– При чем здесь Леша? – воскликнула мать. – Тебе не надо равняться на Лешу. В конце концов, кто он такой?! – она перевела дух и добавила уже спокойнее. – Это касается только тебя. И меня.

Алена почувствовала, что запуталась.

– Подожди. А Леша?

Мать беззаботно махнула рукой.

– А Леше можно сказать и потом, когда дело будет уже сделано.

– То есть, – Алена оставила попытки разобраться в репликах. Теперь она просто злилась. – Ты хочешь, чтобы я повторила твою судьбу?

Мать всплеснула руками.

– А что в этом плохого? В чем ты меня можешь упрекнуть? Я, между прочим, и сама не пропала, и тебя на ноги поставила. А это не так-то просто – одинокой женщине!

– Так ты хочешь, чтобы я тоже была одинокой?

Повисло долгое молчание. Мать какое-то время вглядывалась в глаза дочери, потом недоуменно спросила:

– А при чем здесь это?

– Как? Ну ты же хочешь, чтобы я… – Алена осеклась. – Мама, а… о чем мы с тобой сейчас говорили?

Мать обиженно фыркнула.

– Ну вот! Дожили! Я только не понимаю, чем я заслужила подобное обращение! – она послюнявила кончик передника и аккуратно, чтобы не размазать тщательно наложенный макияж, вытерла несуществующую слезинку. – Я хочу, чтобы ты бросила свою дурацкую инфекцию, взяла у меня деньги и пошла в платную ординатуру по челюстно-лицевой хирургии! Стоматологи-хирурги, между прочим, очень неплохо зарабатывают. Ну, ты подумай: всего два года, и ты – специалист! А там…

Она что-то говорила и говорила, но Алена ее уже не слышала. Она облегченно вздохнула. «На этот раз пронесло… Что-то будет дальше…»

– Мам, а кого ты имела в виду, когда говорила, что «он мне тоже не поможет»?

Мать пожала плечами.

– Ну, этого твоего… Шефа-наставника. Как его там? Гарин, что ли? Если ты подцепишь какую-нибудь страшную болезнь, не думай, что он будет тебя лечить.

– А-а-а…

– А ты что имела в виду?

– Ничего, – Алена быстро выпила сок и, поблагодарив маму за вкусный завтрак, побежала в комнату одеваться.

Она оделась, торопливо накрасилась (времени оставалось не так уж и много) и вышла в прихожую.

– Мама, ты не знаешь, какая сегодня погода? Брать зонтик или нет?

– Не знаю, – подчеркнуто резко ответила мать. – Если бы ты, как я, работала стоматологом, тебя бы такие вопросы не интересовали, – сама она ездила на недорогой корейской иномарке с автоматической коробкой передач.

«Автомат» облегчал процесс передвижения по городу, а крыша над головой позволяла не задумываться о погоде.

– Я возьму твой, хорошо?

– Бери.

– Ну ладно, я пошла.

– Алена! – строго сказала мать.

Алена остановилась в дверях и обернулась.

– Что, мама?

– Алена… Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь. У тебя что-то случилось?

«Ох… Шумахер на полной скорости миновал стартовую прямую и ушел на второй круг…»

– Ничего, мама. Извини, я тороплюсь на работу.

– Да какая это работа? – начала родительница, но Алена ее больше не слушала.

Тихо затворила за собой дверь и, не дожидаясь, когда придет лифт («она ведь может выйти на площадку и читать нотации здесь; с матушки станется!»), побежала вниз по лестнице.

С тех пор как Кашинцев приехал сюда, прошло несколько часов. Сюда… Он даже не знал толком, куда именно.

Раньше он нечасто бывал в Москве. Москва как город его совершенно не интересовала, прочно ассоциируясь с модно и ярко одетой, но не очень опрятной женщиной. Например, он был абсолютно убежден, что у этой прелестницы под изящной белой блузкой от Жан-Поля Готье – потные и небритые подмышки.

Родной Питер, напротив, представал перед его мысленным взором в образе изощренного и немного извращенного любовника, не совсем порядочного… в меру мерзавца… ну, как Микки Рурк в «Девяти с половиной неделях». Тонкий, вкрадчивый и неотразимый.

В Москву Кашинцев приезжал только на разнообразные конференции и симпозиумы. «Я ни разу не был на Красной площади!» – с гордостью заявлял он. С неменьшей откровенностью он мог бы добавить: «И не собираюсь!»

Насколько он понимал, «Волга» от Института биоорганической химии проехала через центр и устремилась куда-то на север. Ехали минут сорок, и фонарей на улицах постепенно становилось все меньше и меньше, пока они не пропали вовсе. Теперь дорогу освещал только дальний свет мощных фар.

Еще минут через десять (Игорь уже начал терять терпение; ему хотелось побыстрее приступить к работе) конусы лучей уперлись в массивные железные ворота, которые тут же открылись, едва машина к ним подъехала.

Территория за воротами также не была освещена, поэтому он, скорее, догадался, чем увидел, что они поехали куда-то вниз. «Что-то вроде подземного гаража», – подумал Кашинцев.

– Глаза закрыть? – спросил он Валерия Алексеевича.

– Не надо, – сказал тот. – Если потребуется, мы найдем способ очистить вашу память от ненужных воспоминаний.

– Ссс…мешно… – сказал Кашинцев.

Губы стали вдруг непослушными. Похоже, до него только сейчас дошло, во что он ввязался.

«Впрочем, у меня не было выбора».

Валерий Алексеевич привел его в комнату без окон – большую, как актовый зал в родной школе.

– Хотите немного отдохнуть? Может быть, поспать? – спросил он Кашинцева.

– У меня есть время? – вопросом на вопрос ответил он.

– Нет. У нас, – подчеркнул Валерий Алексеевич, – времени нет. Но я хочу, чтобы у вас была свежая голова.

– Для этого мне надо выпить, – нашелся Кашинцев.

– Яблочный сок подойдет? – знак вопроса угадывался с трудом, интонация была скорее утвердительной.

– Да, неплохо.

– Располагайтесь, сейчас принесут все необходимые документы.

Кашинцев медленно пошел по залу, осматривая столы и стулья, стоявшие строго по линейке. Он даже нагнулся, чтобы проверить: может, они прикручены к полу? Оказалось, нет. Не прикручены. Просто их постоянно выравнивали.

«Как глупо люди проживают свою, одну-единственную, Богом дарованную жизнь! – подумалось Кашинцеву. – На что они ее тратят? На то, чтобы выравнивать в подземном бункере столы и стулья? Зачем? Все равно этого никто не видит. Ну, или почти никто.»

Он обернулся на Валерия Алексеевича. Подтянутый, стройный мужчина неопределенного возраста. Средних лет. Лицо – самое рядовое, абсолютно незапоминающееся. Он расценил взгляд Кашинцева по-своему: кивнул и, разлепив тонкие губы, коротко сказал: «Сейчас».

Дверь в дальнем конце зала открылась, и вошел еще один мужчина, без пиджака, в одной белой рубашке и темно-синем галстуке.