Книга Звезда волхвов - Арина Веста

Ломая ногти, он застегнул на груди узковатый «петровский» камзол, насадил на потный лоб треуголку с перьями, сунул в зубы трубку с янтарным мундштуком.

— Нет, сегодня не это! — Скомандовала Ангелина. — На, переоденься…

На кровать упал костюм Стеньки Разина, копия того, что он надевал на съемках. Польский кунтуш алого бархата с золотым шитьем. Широкие, как Черное море, казацкие шаровары, сафьяновые сапоги с тиснением и мерлушковая папаха.

Едва застегнув перламутровые пуговицы, Чеглоков преобразился, точнее мгновенно включился в роль. До чего щедра на таланты русская земля! Случайно извлеченный на свет Божий, выпивоха и бабник Ромка Чеглоков неожиданно оказался актером с таинственно большим дарованьем. Именно актерство спасало его в трудные минуты, когда он мастерски исполнял роль огненного змея, любостая, сжигающего изнутри изголодавшуюся по ласке бабенку.

Но сегодня он был встревожен и напуган, и его «второе я» — не меньше: «Мартышка, он всего лишь мартышка, нанятая на деньги свихнувшейся бабы. Ее раб, крепостной актеришко, играющий роль то царя всея Руси, то безбашенного разбойника Степки». В последнее время его пугал демонический блеск в глазах Ангелины. Почему он должен расплачиваться за всех? За фильм, отснятый Версинецким, его бред о Каннах? За сутолоку и непотребство на съемочной площадке, за актерские ужины в ресторанах, на которых ему запрещено напиваться, чтобы не выйти из роли?

Нет, не словить Ангелине Стеньку! В народе Разин прослыл колдуном, и Чеглоков знал множество баек про своего героя. Однажды Разина все же поймали и бросили в каземат, тогда нарисовал он углем на стене тюрьмы лодку и волны и в тот же миг очутился на Волге под разбойничьим парусом.

Чеглоков затянул широкий шелковый пояс, взял в руки тяжелый, почти настоящий палаш и заглянул в магическую изменчивую глубину. Из зеркала, насупив брови, на него смотрел волжский разбойник и злодейски подмигивал. Чеглоков повел плечами, крякнул, отер несуществующие усы и заломил набок шапку. Стенька повторил все его движения. Из зазеркалья грянули звончатые гусли, заныли сопели и дудки рожечников, а незримый казацкий хор затянул любимую песнь атамана:

На-а-летели ветры злы-ы-я,

Ой, да с восточной стороны-ы-ы!

Силы русские, немереные, разбойничья удаль и злая печаль рвались наружу. В следующую минуту Разин в зеркале избоченился, заломил шапку набекрень и ударил по зеркалу палашом, так что Ангелина едва успела отпрыгнуть от осколков. Бледное отражение Стеньки исчезло навсегда, и Плотникова оказалась один на один с неприрученным и диким атаманом.

— Сарынь на кичку! Прощай, моя ясная кралечка, — пьяно всплакнул Стенька и уронил чубатую голову на грудь.

Но тут же приободрился и заговорил, видимо, давно разученный текст с невыразимой тоской и смиренной любовью. Гусли-самогуды из зазеркалья вторили ему чувственной дрожью:

— Волга, Волга! Мать, родная! Два года осыпала ты меня своими милостями, приносила мне золото пригоршнями, жемчуга бурмицкие кидала шапками, соболей да седых лисиц, что стога, метала и всякия богатства дарила без меры. Чем мне тебе отплатить, благодарить? Возьми же из всего, что я имею, самое дорогое и самое милое, лучшую часть моей добычи, мою неоценимую кралечку!

В следующее мгновенье Разин высоко поднял визжащую от ужаса Ангелину, так что треснул в плечах бархатный кунтуш, и с размаху швырнул меж пуховых подушек в шелковые волны кровати. Барахтаясь на широком ложе, она словно пыталась плыть, протягивая руки к своему кумиру, но атаман перевернул лежанку, разбил окно и сиганул вниз!

В рыхлой цветочной клумбе остался отпечаток мужского тела впечатляющих размеров.

Глава 9 Пещера нимф

В той горе, во тьме печальной…

Уже за полночь, разнеженный банным теплом, Егор стал собираться обратно в Москву. Поцеловал погрустневшую жену.

— Заночевал бы, — попросила она.

— Прости, не могу… Потерпи, Аленушка, немного осталось…

— Анчара покрепче привяжи, чтобы за тобой не увязался, — попросила жена. — А фонарик зачем берешь? И веревки?

В этих мрачных, на ночь глядя сборах, Алене чудилась беда, и она с древней бабьей тревогой следила за мужем.

— Прощевай, жена, без меня не балуй! — невесело пошутил Севергин. — Вот вернусь, отстроимся и заживем, мать!

Едва коснувшись заветной мечты Егор внутренне ожил. Будучи человеком нового времени, он мыслил масштабно и смело. Весной он насадит сад, распашет угодья до Забыти, выкопает рыбный пруд и заложит пасеку. Мечта о родовом поместье, оазисе счастья и благополучия, казалась близкой и осуществимой. Конечно, кредита в банке хватит в обрез, но он все же обязательно купит верховую кобылку и, как «с картины генерал», будет триумфально объезжать «участок». Грудь распирало под натиском этой мечты. О том, что за зиму в районе охотники за металлом дважды срезали провода высоковольтной ЛЭП, и в тусклых стариковских хибарах гасли даже «лампочки Ильича», о том, что по округе шныряют мобильные банды кавказцев, а леса и озера полны безработных браконьеров, он старался не думать. А задуматься бы не мешало. В свете таких перспектив, охрана родового Эдема посреди обезлюдевшей и заросшей сорняками округи будет под силу разве что Архангелу с огненным мечом. Но увлеченный светлой мечтой о собственном «русском рае», Егор не желал пятнать радужный остов будущего страхами, опасениями и скаредными подсчетами.

На прощание Алена перекрестила его грудь и трижды поцеловала.

В сумерках белой ночи Егор ехал с погашенными фарами через поле и пересохшую речную балку. На окраине Царева луга он остановил машину и оставил под навесом высокой ветлы. С этой стороны Утес отбрасывал широкую лунную тень, и Егор уверенно двинулся туда, где днем Анчар обнаружил пролаз в ограждении. Прячась за кустами от возможных камер наблюдения, он прошел вытоптанную полянку, где пес завалил охранника, и двинулся по склону вверх, карабкаясь с уступа на уступ. За кустами терновника, под широким камнем, вросшим в склон, Егор нашел едва приметный узкий провал-штольню, тот самый, где когда-то играл пацаненком. «Пещера нимф», «Великий Пан»? Откуда это? Ах, ну да, стихи, которые читала хрупкая барышня.

Рядом с лазом росла приземистая кривая сосенка, к ее корням была привязана новая прочная веревка. Вероятно, ее привязала девушка или тот, кто знал тайну ее исчезновения. На дне лаза Севергин засветил яркий фонарик и двинулся по узкому коридору в глубину горы. Воздух здесь хорошо продувался. Когда-то из этих пещер вынимали известняк для собора. Штольни, сети галерей и искусственные выработки соединялись с естественными ходами.

Егор шел вдоль русла древней старицы. Вскоре подземелье разошлось на два рукава. Севергин обследовал правый. Через час ход круто оборвался, внизу под карнизом плескалась вода. Он вернулся и на этот раз пошел вдоль другого русла, расставляя отметины на его известковых берегах. Под ногами захрустела стеклянная «щетка», значит, он попал на старые соляные выработки. Стены подземелья искрились, как новогодний иней. В старину монастырские крестьяне добывали здесь соль, пока выработки не опустели. В широких, вырубленных в скале нишах все еще попадались остатки широких ступальных колес и лебедок. Севергин находился почти под монастырем, но очень далеко от поверхности. Здесь было по-зимнему холодно, но разогретый движением, он не замечал этого. Слабый звук родился и замер в глубине горы. Егор резко остановился, вслушиваясь в мертвое молчание пещер. По телу скользнул озноб. Такое бывало с ним в армии, когда в ночном наряде обходил КСП. Тогда от невидимой во тьме опасности подрагивали поджилки, и мгла казалось живой, затаившейся, готовой к прыжку.