Книга Изумруды пророка - Жюльетта Бенцони

Тем не менее именно он первым отреагировал на замечание сэра Перси.

— Конечно, стоило поискать еще, но для этого нам понадобилась бы вооруженная охрана!

— Господи боже мой, от кого там защищаться?

— От банды убийц! От вашего хваленого Халеда и его сыновей. Они только и дожидались, чтобы мы отыскали там золото, или драгоценные камни, или еще что-нибудь, не менее для них интересное, после чего они разделались бы с нами столь же безжалостно, как и…

— Халед?! Да вы с ума сошли! Этот человек безгранично предан мне, и именно по этой причине я и послал вас к нему. То, что вы говорите, просто оскорбительно!

Погодите, сэр Персиваль, вы не дали мне закончить, — с подчеркнутой мягкостью сказал Адальбер. — Я начал говорить о том, как они убили одну женщину, видимо хорошо вам известную, и убили, как только она нашли часть сокровищ Ирода Великого.

Из бледного лицо старого археолога стало серым.

— Кипрос?.. Вы видели Кипрос?.. Значит, она была там?

— Да, была. Халед, ненавидевший ее, сказал нам, что она иногда появлялась в Масаде. Раза два в году…

— Наверное, в дни солнцестояний, — прошептал, словно говоря с самим собой, сэр Перси.

— Но на этот раз она уже никогда не покинет крепость. Мы захоронили ее изуродованное тело в дальней части пещеры, где она жила, но прежде, чем умереть, она успела назвать нам своих убийц.

— Как она умерла?

— Ее зарезали. Чтобы облегчить ее страдания в последние минуты жизни, мой друг Видаль-Пеликорн сделал ей укол морфия…

— Расскажите мне все!

Голос сэра Перси стал таким же бесцветным, как его лицо, и он не вымолвил больше ни слова за все время рассказа Адальбера о пребывании друзей в Масаде, об их встречах с женщиной, которую они считали чуть ли не дикаркой, и о том, что произошло накануне вынужденного побега из крепости.

— Нам очень хотелось отомстить за нее, уничтожив ее гнусных убийц, — взволнованно сказал Альдо, — но мы подумали, что право покарать их должно принадлежать вам. Кипрос сказала нам, что она ваша дочь, это ведь так?

Слово было произнесено. Оно вылетело из уст Морозини, пронеслось по просторной комнате, словно камень, выпущенный из пращи, и, прежде чем вылететь в открытое окно, задело старика, заставив его склонить голову. Воцарилось молчание. Тишину нарушали лишь доносившиеся из сада звуки. Адальбер и Альдо не решались потревожить того, кто, совершенно очевидно, был сражен жгучей болью. В конце концов сэр Перси поднял голову, и стала видна блестящая дорожка от слезы, прокатившейся по его щеке. Но глаза сразу же обрели прежнее жесткое выражение, и можно было подумать, что слезу эту пролила мраморная статуя.

— Она сказала вам правду. Кипрос, которую мне удалось убедить на какое-то время принять имя Александры, на самом деле была моей дочерью. Единственным ребенком за всю мою жизнь… Но, несмотря на это, я не получал от нее никаких известий больше десяти лет…

— К несчастью, нам тоже нечего рассказать вам о ней, кроме того, что уже было сказано. Мы еще знаем только, что она изучала французский язык в Ливане.

— У нее были прекрасные способности к языкам. Как и ко многому другому. Знаете, мне кажется, пора рассказать вам нашу историю, как вы думаете? Если, конечно, я не отнимаю у вас время…

— Мы готовы слушать вас сколько угодно, — ответил Морозини. — И мы очень гордимся тем, что вы сочли нас достойными узнать вашу историю.

— Это совершенно естественно, что тут говорить… Разве вы не были ее последними друзьями, а ведь у нее за всю жизнь было так мало друзей… Могу я вам что-нибудь предложить выпить… Я не стану предлагать вам чай, это наш, английский обычай, а вы наверняка его не любите. Может быть, виски… или бренди?

— Как то, так и другое было бы прекрасно! Повинуясь приказу хозяина, слуга, одетый в белое, вывез инвалидную коляску на террасу, затем принес туда поднос, заставленный бутылками и стаканами. В пейзаже, открывавшемся с террасы, было что-то магическое, волшебное… В косых лучах заходящего солнца позолоченный купол Омаровой мечети, которую называли еще мечетью Скалы, поскольку она сама служила как бы куполом, прикрывающим священную скалу — вершину горы Мориа, отливал багрянцем. Старые городские стены, белые дома, будто сложенные из кубиков, колокольни церквей, башни, минареты и сады закат окрасил во все оттенки цветов радуги — от бледно-зеленого до оранжевого, — и вид Старого города, подернутого дымкой, какую увидишь только в Иерусалиме, ясно говорил о том, почему паломники прежних времен, попав сюда, полагали, что дошли наконец до Земли Обетованной. Именно этот божественный вид и выбрал старый англичанин фоном для того, чтобы поведать венецианцу и французу историю той, кого называли Набатеянкой… — Мне было чуть за двадцать, — начал сэр Персиваль, — когда я впервые отправился в Палестину. Меня взял с собой мой дядя, сэр Персиваль Мур, который организовал тогда археологическую экспедицию с целью разведать после открытия мертвого города Петры караванные пути древних набатеев. Были все основания считать, что они строили на каждом этапе пути настоящие крепости, и самой мощной из них была Обода, расположенная между Петрой и Газой. Я тогда только что закончил Кембридж, но уже за два или за три года до того понял, что археология станет самой большой страстью всей моей жизни. Всем своим существом я стремился к знаниям, и это, пожалуй, было единственным, что меня по-настоящему интересовало… Все остальное, даже женщины, если только им не было три или четыре тысячи лет от роду, совершенно меня не привлекало. А уж с тех пор, как я ступил на эту священную землю, где все проникнуто ароматом древности, я осознал: вся моя жизнь пройдет именно здесь и только здесь находятся ключи к моему полному счастью. Я, дитя туманов, дождей и зеленых английских газонов, был околдован сухой, выжженной солнцем бесплодной пустыней, да она и сейчас не меньше чарует меня… Могу сказать, что в течение первых месяцев я работал больше любого раба, пытаясь вырвать у песков их секреты. Мои глаза и уши не воспринимали ничего, что не было бы связано с этими тайнами. И так продолжалось до тех пор, пока в поистине волшебном месте я не встретил юную девушку…

В трех или четырех километрах к северу от города, выстроенного некогда набатейским королем Ободасом Первым, в глубине горного ущелья находился источник. Его прозрачная, отливающая бирюзой вода выделялась среди охряных скал, и только благодаря этим чистым водам здесь появилась невиданная для этих мест растительность, и под зизифусы приходили утолять жажду каменные бараны, которых называли ибексами. Именно здесь я и увидел впервые Арету, которая пришла с кувшином по воду, — в лучших традициях библейских историй. Ей было всего шестнадцать лет, и она была так же красива, как, должно быть, были красивы эти древние царицы, которые очаровывали завоевателей: Клеопатра. Береника или Балкис, царица Савская… В ее жилах текла кровь царей набатейских, а я… я был всего лишь молодым англичанином, которого попросту ослепило чудесное видение, дарованное Судьбой… Мы с первого взгляда полюбили друг друга, и полюбили так сильно, как бывает только раз в жизни. Каждую ночь я сбегал из нашего лагеря, чтобы встретиться с нею под самым прекрасным в мире небом. Почти восемь километров туда и обратно! — с улыбкой добавил рассказчик. — Я почти не спал и настолько неохотно работал, что это не ускользнуло от внимания дяди, который решил понаблюдать за мной. Таким образом была довольно скоро раскрыта тайна моей любви к той, кого среди нас, приезжих, пренебрежительно называли «местной»…