Книга На подсосе. История любви - Кристофер Мур

А без страха Город был сплошь чувственным карнавалом. Ни в чем, что Джоди переживала, не было ни опасности, ни тревоги. Красный был просто красным, желтый не значил «осторожней», дым существовал без огня, а болтовня четверых китайских парней возле их машины — просто гнусавый лепет и щелчки пустого звона членом в колокольчик. Джоди почувствовала, как у них при виде нее участился пульс, пахнуло их потом, чесноком и оружейной смазкой. Запах страха и неумолимой опасности она тоже уже выучила, аромат сексуального возбуждения и покорства, хотя описать бы их в деталях затруднилась. Они просто есть. Это как цвет.

Ну сами понимаете…

Попробуйте описать синий.

Не упоминая того, что он синий.

Видите?

Народу на улице в это время ночи было немного, но кое-кто имелся — они растянулись по всей длине Коламбус: барные туристы, запоздалые едоки, только-только все доевшие, студентики по пути к стрип-клубам на Бродвее, публика из «Клуба Комедии Кобба» дальше по дороге — ошалевшая от хохота и до того пропитавшаяся его ритмом, что они и друг друга считали уморительными, и все, на что падал взор. Все живые и крепкие, на всех ореолы здоровой розовой жизни, за всеми тянутся хвосты тепла, парфюма, сигаретного дыма и газов, которые долго приходилось сдерживать. Свидетели.

Китайские парни не были ни в малейшей степени безобидны, но Джоди не думала, что они кинутся на нее нападать. Жаль. Один — тот, что с пистолетом, — крикнул ей вслед что-то по-кантонски, грязное и оскорбительное, по тону ясно. Джоди развернулась, не сбавив шаг, улыбнулась так, как это обычно делают на красных ковровых дорожках, и сказала:

— Эй, нанокраник, ебись в рот!

В ответ последовало много беснования и суеты: тот, кто поумнее — от него волнами шел страх, — придержал своего друга Нанокраника, тем самым спасая ему жизнь. «Да она из легавых наверняка или просто ебанутая. Что-то тут не так». Все толпились вокруг своей навороченной «Хонды», сопя огромными клубами тестостерона и фрустрации. Джоди усмехнулась и свернула в переулок — срезать путь подальше от скопления людей.

— Моя ночь, — прошептала она. — Только моя.

В пустом переулке она теперь видела только одну фигуру — впереди по тротуару шаркал какой-то старик. Его ореол жизни походил на перегоревшую лампочку: старика окружала темно-серая кайма. Он шел, ссутулившись, упорно, словно знал, что если остановится, больше уже не сдвинется с места. Судя по тому, что видела Джоди, он мог и вообще больше не шевельнуться. На нем были пальто и шляпа, мешковатые вельветовые штаны в широкий рубчик, которые на ходу шуршали, как грызуны на гнездованье. С Залива подуло ветерком, на Джоди пахнуло резкой вонью отказывающих внутренних органов, затхлого курева, отчаяния, глубинной загнившей болезни — и воодушевление оставило ее.

Она легко скользнула в новую личину, которую ей заготовила ночь — так ключ входит в замок.

Джоди постаралась шагать как можно громче, чтобы старик услышал, и он помедлил, когда она с ним поравнялась. Он по-прежнему семенил, хоть и почти на месте, словно мотор его работал вхолостую. Медленно полуобернулся к Джоди.

— Здрасьте, — сказала она.

Старик улыбнулся.

— Ох, ну и милая же вы девушка. Проводите меня?

— Конечно.

Вместе они прошли несколько шагов, потом старик сказал:

— А я, знаете, умираю.

— Да, я так и подумала, — сказала Джоди.

— Просто хожу вот. Думаю и хожу. В основном — хожу.

— В такую ночь приятно ходить.

— Прохладно, только мне не холодно. У меня полный карман обезболивающего. Хотите?

— Нет, мне не надо. Спасибо.

— Мне уже больше не о чем думать.

— Самое время.

— Вот бы еще хорошенькую девушку поцеловать разок перед концом. По-моему, мне больше ничего и не нужно.

— Как вас зовут?

— Джеймс. Джеймс О'Мэлли.

— Джеймс. Меня зовут Джоди. Очень приятно с вами познакомиться. — Она остановилась и протянула ему руку.

— Что вы, это мне приятно, уверяю вас. — И Джеймс как мог поклонился.

Она взяла его лицо в ладони и придержала, чтобы не упал, а затем поцеловала в губы, мягко и долго. А когда отстранилась, они оба улыбались.

— Это было чудесно, — сказал Джеймс О'Мэлли.

— Да, правда, — подтвердила Джоди.

— Ну, теперь со мной, наверно, всё, — произнес Джеймс. — Спасибо вам.

— Что вы, это вам спасибо, — ответила Джоди. — Уверяю вас.

И она обхватила щуплого старика руками, и прижала к себе, поддерживая за голову, как младенца, а он лишь вздрогнул немного, когда она впилась.

Немного погодя Джоди свернула его одежду в узел и взяла под мышку, а старые его полуботинки-броги подцепила двумя пальцами. Прах, некогда бывший Джеймсом О'Мэлли, лежал на тротуаре кучкой серой пыли, словно негатив тени, выбеленная клякса. Джоди ладонью разровняла ее и ногтем написала: «Хорошо целуетесь, Джеймс».

А когда она уходила оттуда, из одежды Джеймса, как из песочных часов, просыпалась тоненькая струйка пыли, и ее унесло холодным бризом с Залива.

У парня, работавшего на дверях в «Стикляном Кате», похоже, на голове взорвался ворон — волосы его торчали в стороны слипшимся хаосом черных шипов. Изнутри доносилась такая музыка, что там будто еблись роботы. И при этом ныли. Ритмически монотонно. Европейские такие роботы.

Томми несколько оробел. У парня со взорванным вороном клыки торчали лучше, сам он был бледнее, а в губах у него висело семнадцать серебряных колец (Томми сосчитал).

— Наверно, трудно с ними свистеть, а? — спросил Томми.

— Десять долларов, — ответил Взорванный.

Томми отдал ему деньги. Парень проверил документы и проштамповал Томми запястье красным взрезом. Тут мимо них пропорхнула группка японских девушек, переодетых в трагических викторианских пупсов, — они замахали своими взрезанными запястьями так, словно возвращались с вечеринки радостных самоубийц, а не гвоздику на улицу курить выходили. И они смахивали на вампиров сильнее Томми.

Он пожал плечами и зашел в клуб. Там все были гораздо вампиристей его. Пока Джоди искала что-нибудь отвратительное матушке на Рождество, Томми купил себе черные джинсы и черную кожаную куртку в магазине «Ливайс», но искать там, очевидно, следовало скорее черную помаду и что-нибудь кобальтовое или фуксиевое — вплести себе в волосы. Да и фланелевая рубашка в контексте, наверное, была ошибкой. Он выглядел так, будто посреди жертвенной мессы проклятых заявился чинить посудомойку.

Музыка сменилась на небесный женский хор кельтской белиберды. Под техно-бит. И ноющих роботов. Роботов-нытиков.

Томми попробовал вслушаться сквозь него, как учила Джоди. Но там было столько черного света, стробоскопов и черных одеяний, что у его новообостренных чувств случился перегруз. Он пытался сосредоточиться на лицах людей, на их жизненных ореолах, разглядеть в мареве жара, лака для волос и пачули ту девушку, которую они встретили в «Уолгринз».