Книга Глоток перед битвой - Деннис Лихэйн

Симоне это не понравилось, но, помедлив минуту, они с Энджи поднялись и вышли на кухню. Я слышал доносившиеся оттуда голоса — Симона говорила громко и раздраженно. Впрочем, Энджи прошла в этом смысле хорошую школу. И немудрено — когда живешь с человеком, склонным к внезапным вспышкам ярости, к ни на чем не основанным приступам ревности, к взятым с потолка обвинениям, то поневоле научишься обращаться с любым враждебно настроенным к тебе собеседником, который оказался с тобой наедине в замкнутом пространстве. И когда ей приходится иметь дело с людьми, считающими себя жертвой мирового заговора, направленного против них лично, или с личностями непредсказуемыми, или, наоборот, с теми, чей гнев можно объяснить и предвидеть, Энджи каменеет наподобие статуи, а взгляд ее обретает такую силу, что под его воздействием беснующийся человек очень скоро выдыхается и слабеет. Дальше одно из двух: либо подчиниться его бестрепетной ясности, сникнуть перед его пугающей проницательностью — либо разъяриться еще больше (это и происходит с Филом) и потерять человеческий облик. Мне ли не знать — я сам раз или два оказывался под прицелом этого взгляда.

…Дженна сидела, неотрывно уставившись в пол, и продолжала тереть ткань юбки, так что еще немного — и протерла бы на коленях дыру.

— Может быть, все-таки скажете, зачем вы явились за мной? — наконец произнесла она.

Я и сам подумывал об этом. Мне случалось ошибаться в людях. Бывало такое. Обычно я исхожу из того, что каждый человек полон дерьма, пока не доказано обратное, и подобный подход уже сослужил мне хорошую службу. Однако бывает, что, когда я думаю — обратное доказано, обнаруживается все то же дерьмо, разве что обнаруживается оно чуть погодя, и узнавать такое обидно до боли. Мне не показалось, что Дженна — лгунья.

— У вас находятся некоторые документы, — сказал я. — Меня наняли, чтобы я вернул их по принадлежности. — Я развел руками, повернув их ладонями вверх. — Вот и все.

— Документы?! — не сказала, а выплюнула она. — Документы?! — Поднявшись на ноги, она принялась расхаживать по комнате, и в эту минуту показалась существом куда более сильным и решительным, чем ее сестра Симона. Теперь она смело встречала мой взгляд, не отводя покрасневших, пристальных глаз, и я в очередной раз убедился, что измученными и запуганными люди не рождаются, а становятся. — Позвольте вам заметить, мистер Кензи, — она наставила на меня указательный палец, — что это чушь собачья! Документы! — Вновь опустив голову так, что в поле ее зрения попадали только шашки паркета, она заметалась взад-вперед в тесном пространстве комнаты. — Документы! — повторила она. — Ладно, можете и так их назвать. Пожалуйста! Называйте как хотите.

— Ну а вы как их назовете, миссис Анджелайн?

— Никакая я не «миссис».

— Хорошо. Как вы их назовете, мисс Анджелайн?

Она подняла голову, поглядела на меня, содрогаясь от ярости всем телом. Глаза еще сильнее налились кровью, подбородок вздернулся.

— Всю жизнь я никому не была нужна. Ясно?

Я неопределенно промычал.

— Не нужна! — повторила она. — Никому в целом свете! Нет, разумеется, меня используют, но это совсем другое дело. Мне говорят: «Дженна, вымой кабинет номер сто пять». Или «Дженна, сходи в магазин!» Или даже совсем ласково: «Дженна, милочка, приляг вот здесь со мной!» Но, сделав свое дело, они вновь относятся ко мне как к мебели. Есть я — хорошо, нет меня — еще лучше. Другая найдется мыть и чистить, бегать в магазин или ложиться. — Подойдя к стулу, она принялась шарить в сумке, покуда не выудила оттуда пачку сигарет. — Десять лет назад бросила, а теперь вот опять. — Она закурила, затянулась и выпустила такое облако дыма, что оно заволокло маленькую комнату. — Нет у меня никаких документов, мистер Кензи! Ясно вам? Документов — нет!

— А что ж тогда есть? — спросил я, подавшись вперед и вертя головой влево-вправо, как на Уимблдонском турнире, потому что Дженна стремительно вышагивала из угла в угол.

— Но вдруг, мистер Кензи, — продолжала она, словно не слыша, — вдруг я делаюсь всем нужна и необходима, нанимают людей вроде вас или еще похуже, ищут Дженну, выслеживают Дженну, хотят поговорить с Дженной, выцарапать у Дженны то, что у нее есть. Вдруг, в мгновение ока я всем стала нужна! — Крепко сцепив челюсти, она подошла почти вплотную, сигарета нависла надо мной, как нож гильотины. — Никто не получит этого, мистер Кензи. Слышите? Никто! Никому не отдам. А если отдам, то сама буду решать кому. Сама! Я получила то, что мне надо. Поживу для себя! Пусть другие теперь бегают для меня за покупками! Пусть теперь они поработают на меня — для разнообразия! Пусть они превращаются в мебель, как только надобность в них минет! Теперь я буду их использовать! — Она ткнула сигаретой вперед, чуть не попав мне в глаз. — Отныне я решаю, я, Дженна Анджелайн! — Она жадно затянулась. — То, что у меня есть, не продается.

— Зачем тогда?..

— Для справедливости, — донеслось до меня вместе с новым клубом дыма. — И от этой справедливости очень многим не поздоровится, мистер Кензи.

Я видел ее руку, которая тряслась так, что сигарета плясала в пальцах, словно плот на волнах.

Я слышал страдание в ее глухом, надтреснутом голосе. Ей крепко досталось. Дженна Анджелайн была испугана, обозлена, измучена, но, в отличие от многих и многих других, оказавшихся в подобной ситуации, еще и опасна. Потому что в ее распоряжение попало нечто такое — так ей, по крайней мере, казалось, — что сможет защитить ее в этом мире. Мир, однако, устроен несколько иначе, и люди, подобные Дженне, похожи на бомбу с часовым механизмом: они не могут отправить в преисподнюю кого бы то ни было, не погибнув при этом сами. Я вовсе не хотел, чтобы с ней случилась какая-нибудь беда, но еще меньше мне хотелось, чтобы меня пристукнуло осколком, когда эта бомба взорвется.

— Вот в чем сложность, Дженна, — заговорил я. — Мы называем дела такого рода «найди-и-позвони», ибо платят мне только за то, чтобы я вас отыскал и оповестил клиента. Прочее меня не касается. Повесив трубку, я немедленно выхожу из игры. Клиент волен подать в суд, заявить в полицию или как-нибудь решать свои проблемы с вами собственными средствами. Я в это вмешиваться не стану. Я…

— Вы — ищейка, — перебила она. — Бегаете, уткнув нос в землю, обнюхиваете кусты и кучки свежего дерьма, пока не обнаружите лисицу. Потом отскакиваете назад, не мешая охотникам застрелить ее. — Она смяла сигарету в пепельнице.

Нельзя сказать, чтобы эта аналогия пришлась мне по вкусу, но вне зависимости от этого Дженна была не слишком далека от истины. Она уселась напротив, глядя на меня, и я стойко выдержал ее взгляд. В темных глазах причудливо перемешались давний, застарелый страх и неистребимая храбрость кошки, загнанной в угол; так смотрят люди, которые хоть и не до конца уверены, что приняли верное решение, но убедили себя в том, что им остается один выход — идти напролом. Такой взгляд появляется у человека, когда у него душа разодрана в клочья, когда он собирает все силы для последнего отчаянного броска. В глазах Стерлинга Малкерна, Джима Вернана или Брайана Полсона ничего подобного не увидишь. На лице Героя, или президента компании, или «капитана индустрии» такого выражения не встретишь. Что же касается почти всех остальных, всех, кто не принадлежит к их числу… Бывает, бывает.