Книга Надеюсь и люблю - Кристин Ханна

Брет ненавидел, когда ему напоминали о том, что мама в больнице. Ему хватало мучительных воспоминаний о ТОМ ДНЕ. Он крепко зажмурился, стараясь отогнать их, но они снова возвращались. Он предполагал, что эти воспоминания живут в его спальне под кроватью и выползают, как привидения, каждую ночь, когда отец гасит свет, уложив его спать, и плотно закрывает за собой дверь.

Подожди, мама! Кто-то сдвинул планку…

– Папа, ты клянешься, что мама проснется? – спросил он напрямик, повернувшись к отцу.

– Я не могу поклясться, что с ней все будет в порядке, – с тяжелым вздохом ответил Лайем. – Я не могу поклясться даже, что она вообще когда-нибудь проснется. Но я всем сердцем верю, что ей нужно сейчас, чтобы ты в этом не сомневался, сынок.

– Я не сомневаюсь.

Брет съежился на сиденье. Он сказал это слишком быстро; отец наверняка понял, что он врет.

Брет прижался головой к стеклу и закрыл глаза. Он не хотел видеть маму, лежащую на больничной койке. Ему больше нравилось думать, что она по-прежнему жива и здорова. Иногда ему удавалось закрыть глаза и представить себе, что она стоит у его кровати: коротко стриженные, спутанные волосы, скрещенные на груди руки… Она улыбается, и лицо ее такое же, как всегда, – без шрамов и кровавых подтеков. Мама всегда говорит одну и ту же фразу: «Как поживает мой самый любимый мальчик?»

Брет отдавал себе отчет в том, что это всего лишь глупые детские фантазии, которые ничего не значат. Может быть, он еще недостаточно взрослый и не всегда знает, что делать с остатком в задаче на деление, но он не дурак. Он уже понимает, что мультфильмы и сказки не имеют ничего общего с настоящей жизнью. Каждому ясно, что принцесса, съевшая отравленное яблоко и проспавшая много лет в хрустальном гробу, не проснется, а Уилли Койот, выпав из аэроплана, не может не разбиться.

Как же он может поверить, что мама, упав с лошади и проломив голову о деревянную стену, все еще жива?

Глава 7

Лайем разбирал почту, разложив конверты на коленях. Большинство из них было адресовано Микаэле: счета из центрального супермаркета и с фуражного склада, чеки за объездку лошадей от двенадцати клиентов, которые отдали ей на воспитание своих любимцев, открытки, рекламные брошюрки и листовки. Приглашение на последнюю распродажу Нордстрома.

Раньше он пришел бы на кухню и бросил приглашение на стол со страдальческим стоном: «Боже, начинается рождественская распродажа!» А она рассмеялась бы, обернулась к нему от плиты, холодильника или посудомоечной машины и весело ответила: «Ничего страшного. Мы продадим несколько акций „Майкрософт“, и этих денег мне хватит…»

– Папа, почему мы остановились у почтового ящика?

– Прости, Бретти. Я просто задумался. – Лайем положил пачку конвертов на сиденье и осторожно надавил на педаль газа. Шины автомобиля мягко зашелестели по обочине, покрытой гравием. Пустынная дорога уходила вперед извилистой рекой, запорошенной снегом. Разом поседевшие кедры и пихты стройными колоннами возвышались по обе ее стороны, отмечая просеку, которую пятьдесят лет назад Йэн Кэмпбелл отвоевал у дремучего леса. Вдоль дороги стояли дома с кособокими почтовыми ящиками на кривых деревянных ножках.

– Может быть, после обеда слепим снеговика, – сказал Лайем, размышляя над тем, где Микаэла хранит запасные перчатки и шерстяные носки. Он знал, что в каком-то шкафу должен быть ящик с надписью «зимние вещи», но ума не мог приложить, куда они его засунули в прошлом году. Скорее всего он на чердаке, там, где елочные игрушки.

– Ладно.

– Или поедем кататься на санках. Мистер Роббинс приглашал нас на обед в любое время, когда захотим.

– Ладно.

Лайем не нашелся, что еще добавить. Они с Бретом оба знали, что не будет никакого снеговика, катания на санках, коньках и горячего шоколада в гостиной мистера Роббинса. Можно думать о таких вещах и даже обсуждать то, как бы их осуществить, но дальше разговоров дело все равно не двинется. Вот уже четыре недели они собираются к вечеру всей семьей дома, но каждый живет сам по себе. Сидя за круглым обеденным столом, они по очереди пытаются завести бессодержательный и никому не нужный общий разговор, хотя каждый погружен в собственные мысли.

После обеда они вчетвером убирают со стола, а потом вместе садятся в гостиной перед телевизором, но постепенно расходятся по комнатам, чтобы заняться своими делами: Джейси повисает на телефоне, Брет прилипает к компьютеру и с головой уходит в какую-нибудь захватывающую игру, требующую полной сосредоточенности. Роза берется за вязанье.

Лайем начинает бесцельно бродить по комнатам, заставляя себя ни о чем не думать. Чаще всего он останавливается перед пианино в гостиной, задумчиво нажимает то одну, то другую клавишу, сокрушаясь оттого, что музыка больше не звучит ни в его сердце, ни в доме.

Лайем съехал с дороги и свернул влево, под грубо вытесанную арку деревянных ворот, которые его отец соорудил много лет назад. От ворот к дому вела аллея, жерди ограды по обеим сторонам искрились серебристой пылью. Лайему показалось, что он слышит лязг железной таблички, укрепленной под сводом арки, надпись на которой гласит: «Ранчо „Водопад Ангела“». А может быть, это всего лишь плод его воображения, и единственный реально существующий звук – это гнетущее молчание, которое не может нарушить ни Брет, ни он сам.

Лайем въехал в гараж и выключил мотор. Брет поспешно схватил рюкзак с заднего сиденья и побежал в дом.

Лайем еще долго сидел в машине, склонив голову и положив руки на руль. У него не хватало смелости оглянуться назад, где лежали альбом с фотографиями и подарок.

Наконец он собрался с духом и вошел в дом через захламленную прихожую. В конце коридора горел светильник.

Господи, какое счастье, что есть Роза!

Лайем чувствовал себя немного неуютно в ее присутствии. Роза была тихим и незаметным человеком, обладающим редкой способностью бесшумно передвигаться – такими изображают шпионов времен «холодной войны». Иногда он вдруг поднимал глаза и наталкивался на ее глубокий, пристальный взгляд, пронизывающий до самых костей, как лютый холод.

Идя по дому, Лайем зажигал свет. Он устал повторять Розе, что электричество дешево, но она все равно оставляла зажженными только те лампочки, которые были ей нужны.

Майк, наоборот, ненавидела, когда в доме было темно.

Войдя в гостиную, Лайем задержался у дверей, наблюдая, как Роза и Брет играли в карты, и невольно отметил, как тихо и сдержанно ведет себя его сын. Он перестал хлопать в ладоши, свистеть и издавать ликующие крики, когда выигрывал.

Они были под стать друг другу – тихий маленький мальчик с грустными темными глазами и седовласая женщина с неизменно печальным и торжественным лицом.

Роза была хрупкой и невысокой – почти одного роста с Бретом – и казалась еще меньше из-за своей манеры сутулить плечи и ходить, опустив голову. И сегодня, как всегда, она была в черном платье, которое подчеркивало белизну волос и кожи. Женщина, сотканная из противоречий: черное и белое, холодное и горячее, духовное и обыденное.