Книга Черная гора - Рекс Стаут

— Если нож так нужен, — заявил я Вулфу, — почему бы вам не взять его себе?

— Я беру два.

Один, в чехле, он засунул за пояс, а второй, более короткий, привязал к левой ноге пониже колена. Тут я стал лучше понимать, на какое дело мы собрались, потому что, насколько я знаю Вулфа, он никогда не носил другого оружия, кроме маленького перочинного ножичка. Ситуация еще больше прояснилась, когда Телезио вынул из кармана две маленькие пластиковые трубочки и протянул одну Вулфу, а другую мне. Вулф нахмурился, что-то спросил, и они заспорили.

Шеф обернулся ко мне:

— Он говорит, что в трубочке находится капсула с «колыбельной» — так они в шутку называют цианистый калий. Он сказал — на крайний случай. Я ответил, что нам это не нужно. А он рассказал, что в прошлом месяце несколько албанцев, агентов русских, поймали черногорца, три дня держали его в погребе и там бросили. Когда его нашли товарищи, у него были перебиты все суставы на пальцах рук и ног, выколоты глаза, но он все еще дышал. Паоло говорит, что, если мы хотим, он нам еще расскажет о таких же случаях. Кстати, ты знаешь, как пользоваться капсулой с цианистым калием?

— Конечно. Это каждый дурак знает.

— Куда ты собираешься ее спрятать?

— О господи! Я никогда не пользовался такой штукой. Зашить в свитер?

— Свитер могут отнять.

— Прикреплю под мышкой.

— Слишком заметно. Ее могут найти и отобрать.

— Ладно, ваша очередь. Куда вы спрячете свою капсулу?

)

— Во внутренний карман. При угрозе ареста и обыска зажму в руке. При более явной угрозе — вынимаю капсулу из трубочки и кладу в рот. Ее можно держать во рту очень долго, если не раздавить зубами. Вот, кстати, причина, чтобы не брать ее, — существует риск, что в панике можно употребить ее преждевременно. Я, пожалуй, рискну. — Он положил трубочку в карман. — В любом случае, если ты ее используешь, то никогда об этом не узнаешь, так что не стоит волноваться.

«Колыбельные» дополнили нашу экипировку.

Было решено, что Телезио не стоит появляться с нами в порту, поэтому прощание за бутылкой вина состоялось в доме, а затем он отвез нас на «Фиате» в центр города, высадил и уехал. Нам пришлось пройти квартал до стоянки такси. Судя по всему, мы не так бросались в глаза, как я предполагал, но ведь жителям Бари не с чем было сравнивать. Я привык видеть Вулфа сидящим за столом на стуле, сделанном на заказ, открывающим бутылку пива, когда слева от него стоит лелиокаттлея Джакетта с четырьмя цветами, а справа доносится запах дендробиума нобилиус; и теперь, глядя, как он бредет по улице в синих брюках, желтой рубашке и коричневой куртке, с синим свитером на руке и рюкзаком за плечами, — я не переставал удивляться, что никто не оборачивается ему вслед. На мой взгляд, в этом обмундировании и я был достаточно хорош, но никто не обращал на нас внимания. Водитель также не проявил никакой заинтересованности, когда мы залезли в его машину и Вулф сказал ему, куда ехать. Он относился к встречным препятствиям с той же небрежностью, что и Телезио, но тем не менее довез нас до старого города и по его узким улочкам — к концу причала, ни с кем не столкнувшись. Я расплатился с ним, пошел за Вулфом и тут впервые увидел «Чиспадану», стоявшую У причала.

Около нее стоял Гвидо и с кем-то разговаривал. Увидев нас, он подошел к Вулфу. Здесь, в привычном окружении, он выглядел лучше, чем в розовой комнате. Он был высоким, худым и широкоплечим, слегка сутулился и Двигался как кошка. Он сказал Вулфу, что ему шестьдесят лет, но его длинные волосы были черными как смоль. Однако щетина на лице была седой, и тут возникали вопросы. Она была длиной в полдюйма. Если он никогда не брился, то почему она не была длинней? А если брился, то когда? Я собирался расспросить его, когда мы познакомимся, но не получилось.

Телезио пообещал, что за триста баксов, которые я ему отдал, он берет на себя все — наше оснащение, Гвидо, охрану порта, — и, по всей видимости, сдержал слово. Не знаю, как официально именовалось наше путешествие, во всяком случае, никто поблизости нами не интересовался. Парочка типов, стоявших на причале, наблюдала, как мы карабкаемся на борт, а двое других отвязали и оттолкнули наше судно от причала, когда Гвидо завел двигатель и дал им знак. Я предполагал, что один из них прыгнет на борт, пока мы отплываем, но этого не случилось. Мы с Вулфом уселись в кубрике.

— А где экипаж? — спросил я.

Он сказал, что экипаж — это Гвидо.

— Он один?

— Да.

— Боже мой, я ничего не понимаю в морском деле. Если с ним что-нибудь случится, кто поведет судно?

— Я.

— О! Так вы моряк?

— Я переправлялся через это море восемьдесят раз. — Он возился с пряжкой ремня на рюкзаке. — Помоги мне расстегнуть эту штуковину.

У меня с языка готово было сорваться замечание насчет деловых способностей человека, который не может сам снять рюкзак, но я подумал, что лучше промолчать. Если сломается машина и мы попадем в шторм, а он спасет наши жизни, проявив умение управлять судном, мне придется это проглотить.

Однако во время пути ничего не произошло. С двигателем было все в порядке. Шторма не случилось. Поздно вечером с востока появились облака и подул легкий ветер, но море было спокойным. Я даже задремал, вытянувшись на сиденье в кубрике. Пару раз, когда Гвидо уходил по делам, Вулф становился за штурвал. В третий раз, за час до захода солнца, Вулф пришел, облокотился на узкий борт, положил руку на штурвал, глядя вперед. Впереди вода была голубой, а сзади, там, где солнце садилось над Италией, — серой, за исключением тех мест, где от нее отражались солнечные лучи.

Гвидо так долго отсутствовал, что я спустился в каюту посмотреть, не случилось ли чего, и обнаружил, что он колдует над старой черной кастрюлькой на спиртовой горелке. Что он делает, выяснилось позже, когда появились старые глиняные тарелки, полные дымящихся спагетти, политых соусом. Я удивился. Он принес вино и металлическую миску с зеленым салатом. Это не шло ни в какое сравнение с тем произведением, которое Вулф создал накануне, но даже Фриц не заправил бы салат лучше. В общем, это было абсолютно съедобно. Гвидо встал за штурвал, пока мы с Вулфом ели, затем его снова сменил Вулф, а Гвидо отправился в каюту. Нам он сказал, что не любит есть на свежем воздухе.

Когда он снова появился, стало уже совсем темно, и он зажег огни, прежде чем встать к штурвалу. Облака разошлись, появились звезды, и Гвидо запел. За последние два дня я перенес столько потрясений, что не удивился бы, если бы Вулф присоединился к нему, но он этого не сделал.

Стало прохладно, и я надел под куртку свитер. Я спросил Вулфа, не хочет ли он последовать моему примеру, но он сказал, что скоро и так согреется от упражнений, которые нам предстоят. Чуть позже он спросил, который час, — у моих часов был люминесцирующий циферблат. Было десять минут двенадцатого. Неожиданно звук двигателя изменился, и я подумал, что сбылись мои худшие опасения, но двигатель продолжал работать: очевидно, Гвидо намеренно уменьшил обороты. Вскоре после этого он вновь обратился к Вулфу, и тот встал к штурвалу, а Гвидо погасил огни и вернулся на место. Теперь мы плыли в полной темноте. Я встал, чтобы осмотреться, и только подумал, что все равно ничего не смогу разглядеть, как впереди что-то замаячило. Я повернулся к Вулфу: