Книга Обмани меня нежно - Наталья Андреева

– Я был у вас в галерее. Не надо держать меня за дурака, голубушка моя. Все сколько-нибудь стоящее не доходит до прилавков, если дело касается антиквариата. Расходится по знакомым, по вашим постоянным клиентам, кои предпочитают свои приобретения не афишировать. Допустим, я приношу вам картину. Подлинник, девятнадцатый век. Скорее всего, это будет пейзаж. Вы не спрашиваете, откуда у меня эта картина, просто бросаете на нее взгляд специалиста и говорите, за сколько сможете ее продать. За это вы получаете двадцать пять процентов.

– Почему так мало?

– Не вы же рискуете.

– По-вашему, продать ворованную картину – это не риск?

– Разве я сказал, что она ворованная?

– Тогда почему ее нельзя выставить у меня в галерее?

– Картины никто не хватится, но выставлять ее нельзя. Вы знаете всех тайных поклонников русской пейзажной живописи девятнадцатого века. К ним и идите.

– Она не слишком-то ценится. Хотя в России в последнее время вошло в моду собирать именно русских художников. Я знаю пару крупных банков, которые как раз сейчас собирают коллекции картин, их бы это могло заинтересовать. Но на Западе, увы, почти не знают наших художников того времени. Интереса к ним нет, соответственно, и цена небольшая. Гораздо больше ценятся авангардисты: Малевич, Кандинский, Шагал. Они сумели себя раскрутить, их картины пользуются огромным спросом. Та же Любовь Попова, авангардистка, стоит более двух миллионов долларов, тогда как за прекрасный пейзаж Нестерова «На земле покой» недавно выручили чуть больше миллиона. И это, заметьте, аукционная цена.

– Вам не обязательно вывозить картины за границу. Продавайте у нас. Миллион долларов тоже неплохие деньги, согласитесь? Ваши двести пятьдесят тысяч, – просвистел он тоненько.

– Репин «Три дамы за рукоделием» был продан, если мне не изменяет память, всего за сто тридцать тысяч долларов. Против шестнадцати миллионов за Малевича, – гнула она свою линию. – Да возьмите хотя бы Айвазовского! «Варяги на Днепре» – три миллиона сто семьдесят тысяч. Петров-Водкин ушел за рекордные четыре с половиной. Результаты последних аукционов сильно влияют на цену. Помилуйте, отчего пейзаж? И непременно девятнадцатый век? Вообще не для Запада, у которого есть импрессионисты и Пикассо. Если мои только двадцать пять процентов...

– А ваша ловкость? Ваше обаяние? Из чего складывается цена картины?

– Из многих вещей. Во-первых, имя. Есть первый уровень: классика, мировые величины. Это безумно дорого. А есть категории А и В, к ним относятся гораздо менее известные художники, и цену на их картины определяет позиция в рейтинге. Потом техника, оригинальность сюжета. Дороже всего картины, написанные маслом. Особая манера письма, иначе говоря, яркая индивидуальность тоже ценится. Имеет значение, за сколько продавались полотна этого художника на последних аукционах. В каких музеях мира они представлены. Почему именно пейзаж? – она занервничала.

– Над этим я не властен.

– Хорошо, пусть будет пейзаж, но только первого уровня... А если владелец картины вдруг захочет ее перепродать?

– Люди вкладывают в антиквариат деньги. Они хранят в нем свои капиталы, а вовсе не стремятся обогатить других. Вы сами видите, сколько картин всемирно известных художников уровня один, как вы их классифицируете, выставляется на торги в последнее время. Все они в большинстве своем осели в музеях и частных коллекциях. И потом: в любом деле есть риски. Да, существует вероятность, что полотно увидит кто-то, кто не должен его видеть. И что? Вы тут ни при чем. Принес незнакомец, выставил на продажу. А вы и не знали, что картина ворованная. С вашими артистическими способностями вы любого обведете вокруг пальца. Ну же, решайтесь!

Она колебалась. Старичок оставил ее на время в покое и занялся нежнейшим мясным суфле.

– Вы бы хотя бы представились, таинственный незнакомец, – попыталась пошутить она. – А то получается, что вы обо мне знаете все, а я не знаю даже вашего имени.

– Зовите меня просто: дядя Боря.

Ее брови удивленно поползли вверх:

– Мы родственники?

– Будем считать, что да. – Он отложил приборы. – Ну так что, племянница?

– И когда ждать... товар? Как насчет сроков... дядюшка?

– Я вам дам знак. Приду, как обычно, к вам в галерею, куплю какую-нибудь безделицу, и это будет означать, что через три дня на четвертый мы встречаемся на Казанском вокзале. В час ночи.

– Почему так поздно? И почему именно там?

– На вокзале легко затеряться. Я буду с чемоданом, будто жду поезда. Вы заберете у меня чемодан, в котором лежит картина. Глянете на нее осторожненько, шепнете мне на ушко свое предложение. Я устроюсь «дремать» в одном из кресел, вы легко меня найдете. Сколько вам понадобится времени, чтобы найти покупателя?

– Три дня, на четвертый... Думаю, за это время найду.

– То есть вы готовы на следующий же день отдать мне деньги? – обрадовался старичок.

– Думаю, да.

– Вот и замечательно! На том же Казанском вокзале.

– Но двадцать пять процентов...

– Мало, да?

– Маловато.

– Больше не могу предложить, любезная. Мне тоже надо на что-то жить.

– Так не вы ее украдете?

– Т-с-с... Не надо говорить таких слов. Чем меньше знает каждый из нас, тем больше гарантия, что предприятие ждет успех. Так что, племянница? По рукам?

У нее мелькнула мысль, что можно заработать гораздо больше. Можно вообще иметь все. Поэтому она кивнула:

– Согласна!

– Так выпьем за это!

Он лихо, по-гусарски, допил свое вино, она прикончила морковный сок, а заодно и креветку. У нее появилось предчувствие удачи, предвкушение успеха, и даже голова слегка закружилась, будто она пила не сок, а шампанское. Шальные мысли, словно пузырьки воздуха, поднимались вверх, заставляя все прочие думы, приятные и неприятные, осесть на дно, и от этого стучало в висках, а во рту было сухо. Ее глаза лихорадочно заблестели, а щеки зарумянились. Она уже знала, как все устроить.

Из ресторана она ушла первой, не дожидаясь, пока за дядей Борей приедет такси. А зря. Потому что она бы очень удивилась. Выйдя из шикарного ресторана, где он оплатил немаленький счет, «дядя Боря», оглянувшись по сторонам, потрусил к зебре. На пешеходном переходе он обругал лихо притормозивший джип, поправил сбившийся галстук и, очутившись на другой стороне улицы, воровато оглянулся еще раз, после чего нырнул в стеклянные двери метро.

...Домой она приехала в первом часу ночи. Московские пробки не рассасывались и тогда, когда для большинства людей рабочий день давно закончился. Опять стояло кольцо, но она об этом не жалела. У нее было время подумать.

«Неужели пришел твой час, моя звезда, моя надежда? Как долго я к тебе подбиралась и как долго берегла. Мне не хотелось портить наши чистые и светлые отношения. Но, видимо, время пришло. Мне все-таки придется тебя потревожить».