Книга Царская невеста. Любовь первого Романова - Сергей Степанов

Под крики и улюлюканье из возка вывели Марину Мнишек. Она стояла, не удостаивая толпу взглядом. Марья вышла вслед за ребенком. Он подпрыгивал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь из-за спин стрельцов. Ему на помощь пришел мужик в долгополом кафтане.

– Что, постреленок, росточком не вышел? Полезай ко мне на плечи, все увидишь, – предложил он.

Мальчик не заставил себя упрашивать и ловко вскарабкался на плечи. Марина Мнишек недовольно покосилась в их сторону и попыталась забрать сына, но стрельцы преградили ей путь. Между тем ребенок, устроившись поудобнее, расспрашивал мужика:

– Что там лежит на снегу? – спросил он.

– Кол. На него сажают разбойников.

– Как сажают? – продолжал расспросы неугомонный мальчик.

– Голым гузном на острие. Посадят разбойника, и он своей тяжестью насаживается на кол, покуда острие не выйдет сквозь спину или около шеи.

– Скоро ли острие выходит? – деловито осведомился мальчик.

– Ежели по-простому, то быстро, а ежели приспособить кол по-персидски, то разбойник мучается день или два. Зришь стопку дощечек по бокам? Их подкладывают под ноги разбойника, а потом вынимают по одной. Вынут дощечку, кол продвинется во чреве на вершок, через час вынут другую – кол еще продвинется во чреве. Ловко басурмане придумали! – восхищался мужик.

Толпа зашумела громче. Палач с подручными вывели атамана Заруцкого, едва переставлявшего ноги в дубовых колодках. Его локти были заведены назад и крепко скручены веревкой. Сквозь прорехи рубахи глядели вздувшиеся алым жгутом рубцы от кнута.

Говорили, что Заруцкий родом с Украины. Еще ребенком он попал в плен к крымцам и сполна познал рабскую долю. Потом бежал и обрел волю на Дону. В Смуту он вместе с войском Ивана Болотникова пришел под Москву. С той поры имя атамана гремело по градам и весям. В Тушинском лагере казак был пожалован боярским чином. Вместе с князем Трубецким и дворянином Ляпуновым возглавлял первое ополчение, а во втором не участвовал – разошлись его пути-дороги с русскими людьми. Застил ему белый свет надменный лик Марины Мнишек.

Заруцкий пытался погубить князя Пожарского, подослав наемного убийцу. Слава Богу, что князя Пожарского окружала плотная толпа. Злодей промахнулся, ранив человека, заслонившего воеводу. Когда второе ополчение подошло к Москве, Заруцкий бежал как затравленный зверь, опасаясь возмездия. Оно настигло его, но только не от рук Пожарского, которого самого выдали головой ничтожному Борису Салтыкову. Воистину, неисповедимы пути Господни!

К Заруцкому подошел донской казак в красной однорядке. Марья сразу узнала Сергея Карамышева, ударившего плетью Мишу на Каменном мосту.

– Отмучился, атаман? – сочувственно спросил Карамышев.

– И ты… здесь… Сережка? – прохрипел Заруцкий.

Каждое слово давалось ему с трудом. Пробитое легкое свистело, на губах пузырилась кровавая пена. Но он продолжал говорить:

– Пришел проводить? Благодарствую… Поклонись от меня вольному Дону… Иначе бы обернулось, коли послушались бы меня казаки… и встали за истинного государя Ивана Дмитриевича… Сидел бы на Москве наш, казацкий царь, а мы бы гуляли по Дону-батюшке и по Волге-матушке…

– Что вспоминать? Многие из казаков желали по-твоему, но, знать, Богу не было угодно! Теперь царем Михаил Федорович, а кто не восхотел ему крест целовать, казнены смертью.

– Гляди, Сережка!.. Как бы в скором времени не учли казнить тех, кто целовал крест…

– От судьбы не уйдешь! – беззаботно отвечал Карамышев. – Все там будем! Чего тебе кручиниться, атаман? Погулял изрядно!

Заруцкий, более не имея сил говорить, лишь улыбнулся окровавленным ртом. Да уж, погулял он на славу! Был рабом, а стал тушинским боярином. Носил рубище и парчу, голодал и задавал пиры, выпрашивал подаяния и пригоршнями швырял золото, тискал грязных кабацких девок и ласкал царицу.

Иван Заруцкий обвел глазами толпу и увидел Марину Мнишек. Полячка холодно улыбнулась ему краем тонких губ, а он всем телом подался вперед, пожирая ее горящим взором. Пока читали длинную сказку о его преступлениях, Заруцкий, не отрываясь, глядел на Марину. Он, казалось, даже не слушал приговор и лишь раз, когда было сказано, что Ивашка Заруцкий и Маринка с персидским шахом Аббасом ссылались и великого государя искони вотчину, Астраханское царство, хотели шахаббасову величеству отдать, атаман прохрипел:

– Брехня!

Отвлекся на мгновение и вновь перевел свой горящий взор на Марину. Она была для него превыше всего и всех. После умерщвления самозванца в Пскове объявился третий Лжедмитрий. Он уверял, будто чудом спасся от татарских сабель, словно калужане своими очами не видели в церкви тело царя с отсеченной головой, бережно положенной рядом с гробом. Сначала Иван Заруцкий решил, что казакам выгоден неубиваемый царь и целовал крест на верность третьему Лжедмитрию. На свое несчастье Самозванец заговорил о супружеских правах на Марину Мнишек. Такого оборота влюбленный атаман не потерпел. Он приказал схватить соперника. Третьего Лжедмитрия в железах привезли в табор казаков и посадили на цепь. Атаман Заруцкий жил с царицей в одном шатре, а перед входом сидел на цепи ее «супруг» – дьякон Матюшка, опрометчиво возомнивший, что он ничем не хуже расстриги Гришки и писаря Богданки, попавших волею случая в цари. Теперь сам атаман был в оковах и ожидал казни. Но мучительнее предстоящей казни был холодный взгляд полячки, взиравшей на атамана как на чужого.

Занималась метель, дьяк беспрестанно встряхивал указ, но строки засыпало снегом. Борис Салтыков, распоряжавшийся казнью, крикнул палачам. Те быстро сорвали с атамана дырявые порты. Двое палачей приставили к его сплошь покрытому кровавыми рубцами заду длинный заостренный кол, третий палач, поплевав на ладони, взялся за тяжелую деревянную кувалду, при помощи которой обычно забивали сваи. Марья стыдливо отвернулась к колесу, на коем лежал изломанный, но еще живой вор. Он приподнял голову, медленно, вершок за вершком, подтянул к себе перебитую руку, положил на нее подбородок и устремил любопытный взор на казнь. Сквозь посвист ветра донеслись мерные удары кувалды. Потом они затихли. Марья вновь повернулась и увидела, что палачи уже поднимают вверх кол, на котором скрючился Заруцкий. Под свежеструганному дереву змеилась струйка черной крови.

– Ишь, упорный какой! – удивился мужик, на чьих плечах восседал воренок. – Звука не проронил!

– Я бы тоже не закричал! – уверенно сказал мальчик.

– Прямо не закричал бы?

– Я девка нешто! Дядя Ваня меня научил зажмуриться покрепче, чтобы боль перетерпеть. Он мне показал, как колесо крутить, и обещал другим штукам выучить.

Детский ум не признавал смерти. Мальчик смотрел на казнь, как на забавную игру, не осознавая, что атаман уже никогда ничему его не научит, а останется на колу посреди пустыря. Палачи с трудом закрепили кол в мерзлой земле. Борис Салтыков задумчиво обошел кругом. Возможно, ему вспомнилось, что в Смуту его старший брат тоже был посажен на кол новгородцами за злоехидство и пронырливость. Желая проверить, крепко ли вкопан кол, он пнул носком сапога по основанию. Заруцкий смачно плюнул сгустком крови на молодого боярина.