Книга Эммаус - Алессандро Барикко

Мы отправились спать, когда кругом стало слишком много наркотиков: или надо было принимать их, или ты оказывался как бы вне компании. Поэтому мы ушли. Подобные развлечения не для нас. Нам следовало подойти к Бобби, чтобы выяснить, где для нас приготовлен ночлег, но он уже несколько перебрал с травкой, и нам не хотелось видеть его таким, а ему — погубить все из-за своего пристрастия. Тут пришла Андре, словно угадав, в чем проблема, и увела нас за собой: ласковый голос, сдержанные жесты, — она появилась невесть откуда, на само́й вечеринке ее не было. Она проводила нас в комнату в другой части дома. В какой-то момент она произнесла:

— Знаю, мне тоже через некоторое время осточертевает танцевать.

Это звучало как начало беседы. Лука ответил, что он вообще-то никогда не танцует, но если ему все же случается это делать, у него возникает ощущение, будто он занимается какой-то фигней, и засмеялся.

— Да, так и есть, — сказала Андре, поглядев на него. А после добавила: — Вы даже не представляете, какие вы классные, вы трое. И Бобби тоже.

После чего ушла, потому что ее слова оказались вовсе не началом беседы, а просто она вот именно это хотела сказать — и все.

Быть может, эта ее фраза, а может, алкоголь и танцы стали тому причиной, но, оставшись одни, мы еще какое-то время болтали втроем, как будто продолжая начатую тему. Мы с Лукой завалились на большой кровати, а Святоша расположился на диванчике в противоположном конце комнаты. Мы разговаривали так, словно впереди у нас было большое будущее и мы только что об этом узнали. А еще о Бобби, о том, что нам следует забрать его с собой. И рассказывали друг другу о себе, особенно о том, в чем стеснялись признаваться, но теперь наши истории звучали иначе, не вызывая угрызений совести, мы чувствовали себя способными на все — в молодости такое случается. В ушах у нас звенело, закрывая глаза, мы чувствовали тошноту, но продолжали беседовать, а сквозь жалюзи в комнату проникал свет из сада, ложился на потолок полосами, и мы подолгу смотрели на них и говорили, говорили, не глядя друг на друга. Мы спросили у Святоши, где он бывает во время своих исчезновений. Он объяснил. Мы ничего не боялись. А Лука рассказал нам о своем отце: Святоше — впервые, а мне — те подробности, каких я не знал. Мы казались себе всемогущими и как будто понимали все, о чем говорили. Ни разу никто не произнес слова «Бог». Много раз мы умолкали ненадолго, ведь мы никуда не торопились и нам хотелось, чтоб этот вечер никогда не кончался.

Однако — в тот момент что-то рассказывал Святоша — вдруг послышался шум, потом дверь отворилась. Мы умолкли и натянули на себя одеяла — из привычной стыдливости. Кто угодно мог явиться к нам, но оказалось, что это Андре. Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь: на ней была только белая майка — и больше ничего. Она огляделась, после чего нырнула к нам в кровать — ко мне и к Луке, словно мы заранее об этом договорились. Она все делала спокойно, не произнося при этом ни слова. Положила голову на грудь Луке и некоторое время неподвижно лежала рядом с ним. А ногу — сверху на его ноги. Лука сначала замер, а потом принялся ласкать ее волосы; издалека до нас по-прежнему доносилась праздничная музыка. Потом они прижались друг к другу, и тогда я сел на постели с намерением уйти — ничего лучше не пришло мне в голову. Однако Андре слегка повернулась в мою сторону и сказала:

— Иди сюда, — и взяла меня за руку.

Тогда я снова лег позади нее, грудь моя при этом касалась ее спины; ноги я сначала отодвинул подальше, но потом прижался к ней, своим членом к ее коже, к ее округлостям, а она начала двигаться, медленно. Я целовал ее в затылок, а она осторожно касалась губами глаз Луки. Так что я слышал дыхание последнего — так близко от меня находился его приоткрытый рот. Но оттуда, где скользили мои руки, он убирал свои: мы ласкали Андре, не дотрагиваясь друг до друга, сразу же придя к молчаливому согласию, что не станем этого делать. Она же тем временем потихоньку овладевала нами, по-прежнему молча, по очереди глядя на каждого из нас.

В ней заключалась некая тайна, она сама была тайной — мы уже давно это поняли, — а теперь эта тайна находилась рядом с нами, до нее оставался один лишь шаг. Мы никогда ничего иного и не хотели. Поэтому мы позволяли ей смотреть на нас, и все было очень просто — даже то, что мне прежде таковым не представлялось. До сих пор со мной не происходило ничего подобного, но все стало вдруг так ясно, что я уже заранее знал, какую картину увижу, когда повернулся к Святоше: он сидел на своем диванчике, свесив ноги на пол и глядел на нас без какого бы то ни было выражения, словно фигура из игры в застывшие картины. Он не двигался. Он едва дышал. Мне следовало испугаться: ведь его взгляд очень напоминал тот, хорошо мне знакомый, — но я этого не сделал. Все было просто, я уже сказал. Он не подал мне никакого знака, он ничего не хотел мне сказать. Просто вот так сидел, не сводя с нас глаз. И мне подумалось, что все правильно, раз он это видит, правильно и невинно, раз он молчит.

Тогда я снова повернулся к Андре: она лежала на спине, раздвинув ноги, то прижимая Луку к себе, то отталкивая его. Мы так давно приспособились заниматься сексом, не совершая при этом совокупления, что нас, в сущности, возбуждали совсем иные вещи, а вовсе не проникновение в женщину и это животное движение. Но заглянуть в глаза человеку, занимающемуся любовью, — такого я прежде и представить себе не мог; это показалось мне наивысшей формой близости, почти обладанием. И у меня возникло ощущение, что я действительно могу проникнуть в эту тайну. Я стал пристально смотреть в глаза Андре, глядевшие на меня, покуда она покачивалась от толчков Луки. Я понял, чего нам недостает, и нагнулся, и поцеловал ее в губы — я никогда прежде этого не делал, но всегда хотел, и она отвернула лицо, подставляя мне щеку, и положила руку мне на плечо, чтобы немного отстранить меня. Я продолжал целовать ее, пытаясь добраться до губ, а она, улыбаясь, продолжала ускользать от меня. Видимо, она поняла, что я не отстану, и, откатившись от Луки, словно играя склонилась надо мной, взяла мой член в рот — так, что ее губы оказались далеко от моих, как она того хотела. Мы с Лукой встретились взглядами — единственный раз, — у него волосы прилипли ко лбу, он был прекрасен, ничего тут не скажешь. Я откинулся на спину. Подумал, что теперь мне следует посмотреть на то, как Андре сосет мой член, запомнить ее такой раз и навсегда. Но вместо этого я запустил руку ей в волосы, сжал пальцы, согнув руку, и потянул ее голову к себе. Я почему-то знал, что, если мне не удастся поцеловать ее, все остальное окажется напрасным. Она, улыбаясь, позволила мне подтащить ее к себе так близко, что я ощутил ее дыхание на своих губах, и засмеялась. Взобралась на меня сверху, чтобы иметь возможность удерживать меня на постели, и так смеялась играя, совсем рядом с моими губами, на расстоянии дыхания. Я обхватил ее затылок и притянул к себе: она сначала застыла, а после перестала смеяться, — потом я сделал бедрами движение, прежде мне самому незнакомое, она впустила меня в себя, и я отдался ей: это было мое первое в жизни совокупление. Даже с нашими шлюхами я никогда этим не занимался.

Мы уснули, за окном уже брезжил утренний свет, а диван опустел: Святоша пропал невесть куда. Спали мы долго. Когда проснулись, Андре рядом с нами уже не было. На протяжении мгновения мы с Лукой глядели друг на друга.