Книга Счастливчик - Майкл Джей Фокс

них я был неплох.

Помню с вожделением ожидал перехода в среднюю школу по двум основным причинам: возможность общаться с сотнями других детей, собранных из других начальных школ со всего округа, и обучение на факультативе. Факультативы давали возможность ученикам выбрать самим интересующий их предмет. Невероятная ответственность. Серьезная нагрузка. Я взвесил варианты и выбрал театр и гитару. Мой классный руководитель и родители отнеслись к этому без энтузиазма, но это было именно то, что меня интересовало, и что немаловажно, там было много девчонок.

Играть на гитаре было проще простого, не сложнее «Бездомного кота» из Большой нотной книги. Именно в гитарном классе я подружился с человеком, который помог мне осознать мой музыкальный потенциал. Звали его Энди Хилл, он был на класс старше и уже прослыл королём Эдмондской начальной школы. Звезда четырёх видов спорта: хоккея, баскетбола, регби и легкой атлетики. Но его атлетическое мастерство меркло в сравнении с его навыками в музыке. Мы обменивались гитарными рифами Кита Ричардса, которые я обычно заучивал в конце наших джемов. К концу первого семестра мы собрали группу, назвали её «Хэйлекс», по названию мячей для пинг-понга и начали гастрольную деятельность, выступая в высших школах, на военно-морских базах и даже в одном-двух заведениях, куда нам заходить не полагалось по возрасту. Я рассуждал так: в перспективе рок-н-ролл способен предложить гораздо больше, чем НХЛ. Конечно же, для всего остального мира канадских работяг, мира, в который я не совсем вписывался, обе мои фантазии выглядели одинаково смехотворными.

И конечно же, театральный класс. Ещё в начальных классах я пару раз участвовал в школьных постановках и обнаружил в себе если не страсть к актёрству, то по крайней мере влечение. Я с лёгкостью заучивал свои реплики и буквально пьянел от восторженных оваций и всеобщего внимания. В средних классах с более трудным материалом я всё внимание сконцентрировал на самом процессе, глубже вливаясь в школьное театральное сообщество.

Тогда у меня было нечто вроде откровения: я обнаружил, что, практически не прилагая усилий, могу перевоплотиться в любого предложенного персонажа и полностью в нём раствориться. В то время как я всё чаще и чаще сталкивался с ограничениями, установленными школой, семьёй, социальными кликами, актёрство давало свободу, фактически императив следовать своему импульсу, быть тем, кем хочу быть, пока идёт роль. Отлично!

Я появлялся во всех новых школьных постановках, со временем присоединился к выездной школьной труппе, что подразумевало проведение большого количества времени с эдмондским преподавателем актёрского мастерства, Россом Джонсом. Он был харизматичным анти-преподавателем, притягивающим артистически одарённых учеников — длинные волосы, усы-подковка, красные глаза — мистер Джонс был настолько непринуждённым, что разрешил нам звать его просто Росс. Как и большинство известных мне преподавателей актёрства, Росс сам был несостоявшимся актёром. Он восхищался потенциалом своих учеников, который в своё время не удалось раскрыть в себе. Он заставлял меня погружаться в обучение по максимуму.

— Ты можешь построить на этом своё будущее, Майк.

Я рассмеялся.

— Ты оптимист, Росс. Актёрство — это не работа. Этим денег не заработаешь, в отличие от… рок-н-ролла.

Большую часть средней школы я витал в облаках, занимаясь актёрством, музыкой и искусством. По остальным предметам, как говорил отец, я был ни в зуб ногой. Оценки стремительно снижались. Если успехи в начальной школе были в чём-то показательны, это вовсе не значило, что я собирался «взорвать» этот мир — не материальный мир, по крайней мере. Зато я преуспел в дисциплинах, связанных с творчеством: актёрство, музыка, сочинение, рисование, черчение, эстамп и так далее. Но в других дисциплинах, основанных на чётко обозначенных правилах, — математика, химия или физика — оценки были ни к чёрту.

Помню сердитый мамин взгляд, когда она увидела карточку успеваемости и как я перед ней объяснялся.

— Это же давно известные «абсолюты». Взять математику: два плюс два равно четыре. Всё это уже есть в книгах, так? Люди давно всё рассчитали. Так причем тут я?

Вздыхая, мама ставила свою роспись на карточке, пока отец не вернулся с работы.

Когда со школы поступали «тревожные сигналы», отец, будучи связистом, понимал, что для него есть работа. Минимальный проходной балл или, скажем, звонок из школы, докладывающий о походе в кабинет директора, — всё это означало получить от него крепкую взбучку, сопровождаемую резонным вопросом о наличии у меня головы на плечах и требованием немедленно перестать валять дурака. Строго говоря, такие эпизоды случались не из-за бунтарства, подпитываемого злобой к родителям или к кому-либо ещё. На самом деле я был с ними согласен и понимал, что мог бы учиться получше. Однако оценки продолжали снижаться. Мгновенные отцовские взбучки внезапно стали более редкими, поскольку он признал их бесполезность. Вместо них он приподнимал уголок верхней губы, вскидывал руки, и направлялся в мою сторону, изображая гнев, — вот и всё. Но только, если я попадался ему на глаза.

Я предпочитал избегать конфликтов. В подростковом возрасте я как можно чаще старался не попадаться отцу на глаза. Моя жизненная философия, моя склонность не раздувать из мухи слона была абсолютно противоположна его взглядам на жизнь. Он просто не смог бы меня понять. Но я не старался намеренно выставлять на показ свою точку зрения. Провоцировать отца на гнев — последнее, чего бы я хотел. Я мог попытаться высказать ему своё мнение, как мне казалось, в мягкой форме, но получалось так, что через мгновение он начинал вскипать.

Как я уже говорил, оглядываясь назад я вижу две могущественные силы, два гравитационных поля: отцовский военный прагматизм и бабулину идеалистическую веру в судьбу. Поэтому моя реакция на её уход из жизни кажется вполне закономерной — сделать всё возможное, чтобы стать независимым от реального мира. Инстинктивно я сопротивлялся любым попыткам родителей втиснуть меня в рамки обыденности, в которых находились они сами и их собственные родители.

Так что между мной и отцом выработалось нелёгкое противостояние. Когда он стал выражать своё недовольство исключительно всплесками рук, это не значило, что я победил: в конце концов, я был четвёртым ребёнком в семье из пяти. Думаю, у отца были свои собственные соображения насчёт нашего противостояния. Для него важнее всего была безопасность его детей. Это означало выработку у них чёткого понимания того, что им стоит ожидать от этого мира, подготовку их к выполнению своей роли в обществе, что в свою очередь — а сомневаться в его жизненном опыте не было ни каких оснований — подразумевало некоторое ограничение свободы действий.

Но это совсем не значило, что отец не гордился моими