Книга С открытым забралом - Михаил Сергеевич Колесников

наступление на жандармов.

Где показания свидетелей? Где показания экспертов? Вещественные и письменные доказательства? С этим, господа судьи, еще нужно разобраться. Как известно, вещественные доказательства состоят из внешних предметов, которые связаны с преступлениями тем, что служили объектами или были орудиями преступления, явились продуктами преступной деятельности. Но продуктом какой преступной деятельности явилась посылка, адресованная и отправленная неизвестно кем на имя подполковника Куйбышева? Он, Валериан Куйбышев, не видел посылку, так как находился в это время в Томске, и не знает, что было написано «на обратной стороне». Это лучше знать господину ротмистру Косову, который берет на себя смелость вскрывать посылки на имя офицеров выше его по званию и должности. Он, Валериан Куйбышев, никогда не интересовался, какие посылки приходят на имя его отца или матери.

В зале послышался смешок. Судья одобрительно кивнул головой. Куйбышев разговаривал с судом профессиональным языком, проявлял выдержку, был хладнокровен. Ого, из этого двадцатидвухлетнего юноши может со временем получиться отличный прокурор! Сколько справедливого негодования в его взоре, в каждом его скупом жесте!

Куйбышев очень тонко, ненавязчиво подводил судей к мысли, что могла иметь место обыкновенная провокация со стороны недоброжелателей отца: ведь известно, с каким скрипом присваивали ему звание подполковника, и даже нашлись люди, писавшие в военное ведомство анонимные письма на отца, обвиняя его во всех грехах смертных. Ах да, письмо! Но, как замечает профессор Случаевский, письменные доказательства по природе своей не имеют самостоятельного значения и подходят больше к категории так называемых «других доказательств». Если кто-то кому-то что-то пишет, то это еще не основание для обвинения в преступных деяниях того, кому пишут...

Он с блеском выдержал этот экзамен. Три месяца занятий в университете не пропали даром. Суд тогда оправдал его.

Но полковник Романов не терял времени понапрасну, он отправился к губернатору, стал доказывать, какую опасность для самодержавия представляет этот бомбист Куйбышев.

Валериан, упоенный столь легкой победой, на какое-то время утерял бдительность. Он вернулся в университет победителем. Но приступить к занятиям ему так и не удалось. Поздно ночью дом, где они теперь квартировали всей семьей, окружил большой отряд полиции.

Валериана схватили, избили на глазах у матери и поволокли в тюрьму.

— Вы не имеете права! — сказал он приставу. — Суд оправдал меня.

Пристав ударил его ногой в живот.

— Вот оно, твое право, большевистская собака! Плевали мы на твой суд. На два года в Нарым не хочешь? Не хочешь. А тебя никто и не спрашивает: хочешь ты или не хочешь. Сам губернатор о тебе позаботился...

Ни оковы, ни стены, ни годы страданья

Не заставят позорной пощады просить...

Теперь он в Нарыме. Тут ему ни французский, ни английский методы не помогут.

Дом, в котором квартировал Валериан, стоял на самом краю Нарыма, вдали от канцелярии пристава. Обыкновенный двухэтажный бревенчатый дом. А вокруг — болота, на сотни верст только болота и тайга. Полгода Нарым отрезан оттаявшими болотами от всего остального мира.

Бежать отсюда лучше всего сейчас, когда земля скована морозом. А что касается теплой одежды, то найдется и она: местные жители, которые как-то сразу приняли Валериана и полюбили его, помогут.

Один из мужичков, сосед, хитрющий дедок Пахом, не раз говорил ему вроде бы в шутку:

— Вот объясни, паря: почему ваш брат Сибири боится? То не про тебя — ты свой, сибиряк, Сибирь — твой дом родной. Сразу видно: не испугался нашей глухомани, не опустил белы ручки. Да и то: кто в каторжных местах сызмальства, тому сам черт не страшен. В протоке лед плавает, а ты — в воду нагишом. У меня аж глаз сводит, когда гляжу, как ты среди этих крыг плещешься. Вот и выходит, что Сибирью тебя не застращать. И сила в тебе большая: смотрел, как дрова колешь — от единого удара самое толстое полено раскалывается. Другие носы повесили, скукожились, а тебе хоть бы что! А мысля у меня такая: за каким дьяволом ты тут торчишь, молодость губишь?! Ежели идти вдоль бережка Оби да иногда заворачивать в селения, где тебя мои друзья накормят да напоят, то, глядишь, через недельку и в Томск притопаешь. А на кой ляд он тебе, тот самый Томск, где тебя каждая собака знает? Аль других городов нет? Велика Расея-матушка.

Валериан лишь ухмылялся в ответ:

— А на кого я, дедусь, своих «декабристов» оставлю?

— Жили без тебя как-то и еще поживут, раз им нравится тут торчать.

«Декабристами» здесь называли тех, кого выслали за участие в Декабрьском восстании в Москве. Было их человек полтораста, а то и более. Декабристы... Как узнал Валериан, именно в Нарым был сослан кое-кто из тех самых декабристов, выступивших в 1825 году на Сенатской площади... Те самые декабристы... И его, Куйбышева, крестьяне называют здесь «декабристом», хотя он и не причастен к декабрьскому выступлению. Он не знал, что его мать, Юлия Николаевна, томясь страхами за сына, записала в дневнике: «Воля избрал себе жизнь мученика. Его судьба напоминает мне судьбу декабристов. Так страшно сознавать, что он погибнет, не добившись того, к чему стремится»...

Но мать смутно представляла, к чему стремится ее Воля.

Подполковнику отдельного корпуса жандармов Лукину, который вел так называемое формальное дознание «по обвинению Валериана Куйбышева в преступлении, предусмотренном 1 ч. 102 ст. Угол. Улож.», казалось, что он очень ясно понимает смысл занятий этого Куйбышева: большевистский агитатор — вот он кто! Куда бы ни забросила его судьба, он всюду выискивает недовольных, подбивает их к бунту. Самый горючий материал — рабочие, мастеровые. Среди них он слывет за своего: Касаткин, Кукушкин и еще, как там они его называют?! Подпольные типографии, речи, возбуждающие к ниспровержению существующего строя, к неповиновению закону, дерзостное неуважение верховной власти, участие в социал-демократическом преступном сообществе, пропаганда вредных идей в войсках — во всех названных преступных деяниях Куйбышев замешан. Лукин располагал, казалось бы, неопровержимыми уликами. Но всякий раз Куйбышеву удается ловко от всего откреститься, и голыми руками его не возьмешь.

Все это бесило подполковника Лукина и томского губернатора Грана, которых этот юнец не раз одурачивал, вводя суд в заблуждение своими искусными речами.

Лукин считал себя неудачником. Виной всему, конечно, был его малый рост. В жандармах ценится представительность. А Лукин — щупленький, низкорослый. Для солидности отрастил большие рогообразные усы, надел пенсне, но все это не придает ему солидности,