Книга Бумажные летчики - Турбьерн Оппедал

накрываю на стол, кладу теплый хлеб и достаю бутылку белого вина.

Позже М показывает мне гостевую комнату, где ждет застеленная кровать. Она выдает мне пижаму и зубную щетку. Начав чистить зубы, я ощущаю застарелый привкус зубной пасты.

73. Уводя свою ладью из-под атаки моего коня, С рассказывает о статье, которую он написал сорок лет назад. Спрашивает, читал ли я ее. Я спасаю пешку и киваю в ответ. И хотя, по его словам, эта статья – едва ли не Розеттский камень, я вынужден был потрудиться, чтобы отыскать ее: пришлось отправиться в государственный архив и читать с микрофильма. Он улыбается и, кашлянув, выводит ферзя на атакующую позицию. Похоже, он доволен тем, что «холодное» хранение архивных документов подарило ему билет в бессмертие. Я снова отодвигаю пешку. У нас сложилась особая манера игры. Ее суть заключается в том, чтобы уйти в глухую оборону и тем самым до того вымотать противника унизительными попытками ее разбить, что в конце концов он сдастся. Он откидывает голову назад, смотрит на крону дерева и начинает рассуждать о том, что подумают археологи, когда через тысячу лет обнаружат архив.

74. Словарь путешественника: археология будущего. Люди третьего тысячелетия имели весьма преувеличенные представления о собственном месте в истории мироздания. А в остальном были такие же, как мы.

75. (Открытка, историческая) Мы лишились Интернета уже в первую зиму войны. Чтобы убить время, мы начали записывать происходящее на небольших листках. С кем сегодня встретились, что делали наши дети, какие новости мы услышали. Покидая убежище, мы собрали эти листки в большой мешок. Какое-то время мы размышляли, что с ними делать – они ведь могли попасть в руки врага. Моя дочь нашла в стене отверстие, куда их можно было спрятать. Когда я замаскировал его камнями и мхом, я увидел, что она стоит с закрытыми глазами и шепчет что-то, сложив ладони вместе – в скованном, неуклюжем, полузабытом жесте. В тот же миг… (далее неразборчиво).

76. Расписанная вручную венецианская штукатурка, редкие первые издания, античные вазы, готические арки, гобелены, отреставрированный испанский монастырь, зебры и фламинго, мавританская керамическая плитка, голландские пейзажи, копии барочных печей, серебряные канделябры, бутылки кетчупа, окна из свинцового стекла, римские мозаики.

Ты сказала, что это напоминает жилище карманника.

Совершенно согласен.

Хозяин этого жилища даже не притворялся, что ценит искусство – он притворялся таким человеком, который только притворяется, что ценит что бы то ни было.

Но входной билет стоил своих денег.

77. Снова в царстве снега. Цвета и звуки кажутся приглушенными. Ключ лежит в кармане, за спиной с мягким перестуком катится товарный состав. Я еще чувствую на плечах следы от лямок рюкзака, который меня более не отягощает. Я смотрю на часы, изучаю абстрактный узор непрожитого времени – еще несколько часов до отправления. Стая ворон кружит в небе – они похожи на горошины перца на скатерти.

78. Бумажная птица на полке. Он с самого детства увлекался изготовлением бумажных птиц – разных цветов и конфигураций, c искусно вырезанными крылышками и клювом, они были как живые. Когда ему было шестнадцать, он отправил свою работу на японский молодежный конкурс бумажного искусства. Никакого приза ему не присудили, но вышло даже хуже, чем если бы судьи растоптали его надежды, – они его поощрили.

От жюри пришло письмо, в котором благодарили за присланное изделие, которое, к сожалению, не соответствовало требованиям конкурса, но было необычайно талантливым произведением для такого юного художника. Этого Лакуну оказалось достаточно, чтобы забросить все остальное и всерьез взяться за цветную бумагу и скальпель. В двадцать он решил попытать счастья в крупной ежегодной выставке бумажных птиц. И снова жюри похвалило его за усердие, но рекомендовало подтянуть теорию. Лакун отправился в книжный и накупил там книг по истории бумажного искусства. (В те времена еще продавали бумажные книги.) Каждый вечер он прилежно изучал техники китайских и японских мастеров, а его родители лишь качали головой. На следующий год он снова отправил на выставку свою птицу, выполненную в виде стилизованной ласточки. Жюри отметило, что она сложена по всем канонам, но ей недостает живости, которая отличает действительно хорошую работу. И отклонило ее. Лакун жаловался на предвзятость судей – все работы, попавшие на выставку, были унылы, как свернутые салфетки, и начисто лишены изюминки и фантазии.

Прошло несколько лет, а он продолжал получать все те же замечания. Выполнено хорошо, но в работе нет жизни. Безнадежно устарело. Это не китайское чжэчжи и не Golden Venture[6]. Недостаточно профессионально для участия в выставке. Банально. В то время он начал встречаться с девушкой из университета, но она быстро поняла, что не готова к отношениям с невротичным фанатом бумажных поделок, и перестала отвечать на сообщения. И тут-то его хобби его спасло. Вместо того чтобы уйти в запой, он еще глубже погрузился в возню с бумагой.

79. Словарь путешественника: Япония. Букет разбитых мечтаний.

80. Знаменитая фотография, снятая спустя несколько минут после взрыва ядерной бомбы в Хиросиме в 1945 году случайно выжившим очевидцем. Она сделана днем в середине лета, но небо над разрушенными домами черно, как ночью. Тени резки – должно быть, использовалась вспышка. В центре кадра мы видим очертания людей – они безвольно, как сомнамбулы, бредут куда-то, обожженные руки неподвижно свисают. Если приглядеться и попытаться различить в них какие-то индивидуальные черты, может поначалу показаться, что картинка слегка не в фокусе, но потом становится ясно, что просто лица у всех оплавлены. Они похожи на мумии в музее в Гуанахуато или на восковые фигуры (а еще само собой напрашивается сравнение с зомби).

Сложно представить себе более шокирующее изображение смерти – очевидно, что спустя очень короткое время все эти люди были мертвы, но в каком-то смысле они мертвы уже в момент съемки, у них не осталось ни имени, ни истории, ни желаний, они – безымянная биомасса на мусорной свалке истории, точно так же, как погибшие строители и животные, замурованные в Великой Китайской стене. Из грязи мы вышли и в грязь возвратимся – только и всего. Эта фотография – громогласное обвинение, эталон репортажной фотографии, идеально скомпонованный кадр, однако неясного происхождения трещины в улице вносят диссонанс – непонятно, то ли проблема в камере, то ли принт на застиранной футболке не слишком хорошего качества.

81. Те, кто считал, что Лакун выбрал себе странное хобби, просто недостаточно