Книга Манас великодушный - Семен Израилевич Липкин

class="p1">Манас был недоволен поездкой. Он еще ни разу не заглядывался на девическую красоту, все девушки казались ему болтливыми сороками, мешающими делу войны, для которого родится мужчина. Он знал, что его женитьба принесет утешение всему его народу, а в особенности Кокетею, за плечами которого мерещилась Манасу тень смерти. Он знал, что его женитьба заставит старейшин относиться к нему с большим почтением, ибо хан должен быть женатым. И все же Манас был недоволен, и, когда сорок его богатырей разговаривали, громко смеясь, ему казалось, что сверстники смеются над ним.

Атемир-хан стоял на вышке дворца и смотрел вдаль, поджидая свата своего Джакыпа. Вдруг вся окрестность потонула в необозримом облаке пыли. Облако двигалось, грозя поглотить Бухару, и страшный гул нарастал в нем. Атемир-хан уже подумал было в испуге: «Не землетрясение ли началось?» — когда ему донесли стражники, что прибыл сват Джакып. Атемир-хан сначала успокоился, потом растерялся: киргизского скота было так много, что выкуп за невесту мог затоптать весь город. Овцы, привыкшие к свежему горному воздуху, задыхались на узких городских улицах, быки ревели на площадях, где пыль поднималась к куполам мечетей, необъезженные лошади воинственно ржали, зажатые между торговыми рядами, многочисленные верблюды озирали город спокойным, внимательным взглядом. Атемир-хан приказал распорядиться, чтобы скот был размещен как следует, но, погрузившись в хлопоты о скоте, совсем забыл о людях, забыл приготовить для сватов жилища. Джакып велел разбить свои юрты вблизи города, а Манас рассердившись, сказал:

— Мой будущий тесть, видимо, из тех ханов, которые считаются с людьми меньше, чем со скотом. Наверно, и дочь уродилась в отца. Пойду-ка я погляжу на хваленую свою невесту.

Кокетей остановил его:

— Разве ты не знаешь, Манас, что наш обычай запрещает жениху видеться с невестой до свадьбы?

— Мое желание — мой обычай, — отвечал Манас и пошел в город.

Бухара, цветник знания, была разукрашена в честь прибытия жениха, но Манас этого не заметил, ибо вечер уже опустился на город. Манас вступил во дворец хана Атемира; стражники испугались его облика и пропустили его. В одном из покоев он услышал девичьи голоса.

«Здесь пребывает невеста», — подумал Манас.

Он толкнул двери и вошел в покой. Сорок девушек, не выдержав взгляда его звездных очей, упали в беспамятстве. Одна только Каныкей спокойно взглянула в глаза Манасу. По львиному облику джигита она догадалась, что перед ней жених. С гневом сказала она:

— Кто ты, осмелившийся нарушить обычай и вступить в мои покои?

Манаса поразила красота Каныкей. Облик ее запал ему в душу. Он скрыл смущение и громко ответил ей:

— Разве ты не узнала меня? Я пришел за тобой. Я Манас.

Разгневанная Каныкей крикнула:

— Если ты хочешь знать, то свою собаку я называю Манасом. Своего раба я называю Манасом! Это имя не дает тебе права нарушить обычай, обидеть девическую честь!

Манас, оскорбленный такими словами, схватил ее за руку, но Каныкей вынула из ножен небольшой кинжал и вонзила его в руку Манаса повыше локтя. Манас оттолкнул Каныкей и вышел из ее покоя.

Он быстро вернулся к своим юртам и ударил в барабан. Услышав боевой призыв, воины, спавшие на луговой траве, сразу проснулись и облачились в одежды войны. Манас собрал их и сказал:

— Пусть пыль этого города достигнет неба. Уничтожьте дворец хана Атемира!

Джакып, Кокетей, Бакай и другие старейшины, ничего не понимая, пытались образумить Манаса, но он был неумолим. Тогда Кокетей сказал:

— Если ты непременно хочешь начать свадебный пир с разгрома города своей невесты, то подожди до утра, ибо ночь — враг войны.

Манас, несколько пристыженный словами Кокетея, решил отложить битву до утра. Выиграв время, старейшины отправили к хану Атемиру гонца с известием о странном решении Манаса. Прибытие ночного гонца испугало Атемира. Хотя войско его было многочисленно, разгром Бухары казался ему неминуемым. Он понял, что между Манасом и Каныкей произошло нечто, вызвавшее гнев киргизского богатыря. Хан призвал к себе Каныкей и, выслушав ее, сказал ей с укором:

— Разве ты не знала, что каждый киргиз горяч, а Манас горяч, как все киргизы этого мира? Ранив и оскорбив его, ты навлекла позор на седую голову отца!

Каныкей ответила:

— Не сердитесь, высокородный отец мой! Я выйду утром к джигитам Манаса, и вы увидите, что гнев покинет его.

На ранней заре Каныкей в сопровождении сорока своих подруг отправилась к стану Манаса. Киргизские воины в кольчугах и шлемах были готовы к битве. Каныкей в знак мира выбросила свой белый платок. Он полетел и опустился, приминая стебли травы. Каныкей сказала, обратясь лицом к Манасу:

— Мой богатырь! Ты обиделся на меня, а жертвой избрал мой родной город! К чему придет вселенная, если ссоры женихов и невест будут заканчиваться войнами народов? Если ты подумаешь, то увидишь, что нет вины на Бухаре, а вина лежит на моей гордыне и на твоей горячности. Я ранила тебя кинжалом — возьми мою голову за эту рану. Я оскорбила тебя словом — возьми мою душу за это слово. Пусть пути наши переплетутся, как переплетаются в нагайке полоски бычьей кожи. Я предаю свою жизнь в твои руки.

Сказав так, Каныкей подошла к Манасу и взялась за повод его коня, и Манас погладил ее волосы, ничем не прикрытые, ибо ее белый платок, знак мира, лежал на луговой траве.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Счастливый жених, дивясь уму и красоте невесты, сказал:

— Пусть между нами будет мир и согласие! Скрепим нашу радость, соединив моих сорок богатырей с твоими девушками.

Каныкей, озарив Манаса улыбкой, вывела своих девушек в середину богатырского круга и приказала:

— Выбирайте, дорогие подруги, тех джигитов, которые вам больше всех по душе.

Тут одни девушки растерялись, другие смутились, третьи обрадовались, и нежный смех заклокотал у них в горле. Они стали подталкивать друг друга, восклицая:

— Выбирай первая ты!

— Нет, сначала ты!

— Нет, я после тебя!

Тогда Аруке, чье имя мы уже один раз слышали, сказала:

— Я выбираю вот этого: мне нравятся сила и упрямство, начертанные на его лице! — и стала рядом с богатырем Чубаком, дотронувшись до повода его коня.

И Чубак поцеловал ее.

— А я выбираю вот этого! — сказала Акыдай, чье имя мы также слышим вторично, и указала на богатыря Сыргака. — Мне нравятся отвага и горячность, начертанные на его лице.

Акыдай подошла к Сыргаку, желая дотронуться рукой до повода его коня, но юный Сыргак покраснел, смутился и, сердясь на свое смущение, ускакал