Книга Рим и эллинизм. Войны, дипломатия, экономика, культура - Александр Павлович Беликов

войны тесно связаны друг с другом[358]. Эти войны часто ведут к завоеваниям[359].

Агрессивность Рима понимали и современники. Саллюстий приводит письмо Митридата[360]: «У римлян есть лишь одно основание для войн – желание владычества и богатства» (Hist. V.6). Юстин, явно отражая не дошедшую до нас антиримскую традицию, приводит слова Деметрия, характеризующие римлян: «которые, не довольствующиеся пределами Италии, а охваченные бесстыдной надеждой овладеть всем миром, ведут войны против всех царей» (XXIX.2). Полибий ставил своей целью показать, как все известные земли попали под власть Рима за 53 года (I.1.5), он рассматривал римскую историю как последовательное осуществление плана покорения мира. Разумеется, такого плана не было, да и сама идея мирового господства пришла в Рим намного позже[361], но были действия, подготовившие эту идею. Очевидно, до 201 г. до н. э. Рим не имел определённой восточной политики[362] и долгосрочной программы[363].

Есть мнение, что война была великой целью существования римлян[364]. На это прекрасно ответил Полибий: «Ни один здравомыслящий человек не ведёт войны только ради того, чтобы одолеть в борьбе… Всё делается ради выгод…» (III.4.9—11). В свете этих выгод и следует рассматривать генезис восточной политики римлян. Они скоро поняли, что их интересы не ограничиваются только Италией[365]. Сначала их политика была крайне гибкой и осторожной, приходилось учитывать существование сильных противников – Карфагена и Македонии.

Против последней Рим пытался создать общегреческую коалицию. Для этого нужно было привлечь к себе греков, используя противоречия эллинского мира, сенат натравливал их друг на друга. Его политика состояла в образовании возможно большего числа враждебных между собой государств[366]. Ганнибал, только однажды разбитый римлянами, отмечал, что могущество Рима состоит не в его военной мощи, а в способности разъединять противников[367]. Эллинистический же Восток был настолько разобщён, что неминуемо должен был стать легкой добычей Рима[368].

После II Пунической войны Рим активизировался на Востоке. Эта война, помимо всего прочего, имела для Рима ещё одно важное значение. Она заставила мыслить международными категориями[369]. Мышление Рима стало шире. В значительной степени – благодаря тем урокам, которые он получил на Балканах. Победа над Ганнибалом обеспечила Риму господство на Западе[370]. Политические задачи в этом регионе были выполнены, чтобы закрепить успех, оставалось покорить Испанию и покарать цизальпинских галлов. Для обеспечения гегемонии на Западе уже не приходилось затрачивать серьёзных политических усилий. На Испанию ушло много времени, но теперь всё сводилось именно к военным усилиям. Западная политика перестала быть глобальной после устранения Карфагена, дипломатическая активность переместилась на Восток. Сенат стал понимать, что события вне Италии влияют на её судьбу, таким образом, причина обращения на Восток кроется и в изменении политической установки.

Рим смог активнее заняться Востоком не только дипломатически, но и прямым военным вмешательством. Г. Скаллард считает, что сначала следовало покорить Запад[371], однако ситуация, сложившаяся на Востоке, требовала немедленного вмешательства[372]. Опоздав, Рим мог много потерять. Натиск на Восток был предпочтительнее и легче. Против иберов и галлов не на кого было опереться, а на Востоке можно было использовать противоречия многих существующих там государств. I Македонская война показала, что таким путём можно сберечь собственные ресурсы, и римляне предполагали следовать этому и впредь[373]. Если на Западе угрозы римскому владычеству не стало, то на Востоке сильная Македония беспокоила сенат. Помня о своей медлительности, позволившей Ганнибалу перенести войну в Италию, правительство было готово «действовать на опережение» и ударить первым. Теперь в поле зрения старались держать весь известный мир, иметь о нём полную информацию и не дать подняться возможному конкуренту. II Македонская война логично вытекала из II Пунической. И, став на путь агрессии, Рим уже не мог остановиться, пока существовали другие сильные державы.

Филипп V желал компенсировать неудачу в Иллирии захватом египетских владений в Эгеиде. Одновременно Антиох III пытался отнять у Египта Келесирию и малоазийские владения. Источники очень туманно говорят о союзе царей с целью раздела Египта (Poyb. XV.20.4; Liv. XXXI.14.5; App. Mac. IV), ссылаясь на сообщения родоссцев (App. Ibid.) и египтян (Just. XXX.2.8). Очень многие исследователи верят этим слухам[374] и даже приводят нелепые подробности: «Египет и Кипр – Антиоху, Киклады, Ионию и Кирену (??!! – А.Б.) – Филиппу»[375]. Другие, как Х. Браунерт, полагают, что цель договора царей заключалась не в отторжении территории самого Египта, а в разделе его заморских владений и уничтожении египетской гегемонии[376]. Заметим: для этого времени говорить о гегемонии Египта уже едва ли оправданно. Лишь немногие историки не верят таким слухам[377] – очевидно, они более правы.

Новейшие исследования опровергают устоявшиеся мнения о союзе Филиппа и Антиоха для совместных действий против Египта[378]. Однако нам это представляется несущественным, как и приведённые В.И. Кащеевым мнения о том, насколько факт наличия такого договора стал причиной II Македонской войны[379]. В любом случае, существовал договор или нет, агрессия царей, пусть несогласованная, выглядела так, словно они действуют заодно. Невозможно поверить, что Рим «вообще не знал ничего»[380] об этом гипотетическом договоре. Просившие помощи послы Родоса, Египта, Пергама, Этолии и Афин не только должны были информировать сенат о захватах, но и пугать римлян в своих целях союзом царей, явным или мнимым. Вероятно, слухи о договоре распустили родоссцы и пергамцы, они были в опасности и нуждались в помощи Рима[381]. М. Грант явно не прав, полагая, что римляне поддались влиянию своей «партии войны», считавшей, что коалиция царей может быть направлена и против Рима[382].

Ослабевший Египет пришёл в упадок и перестал пользоваться уважением[383]. Для его раздела не нужно было сотрудничать, да цари и не стремились к этому[384]. Можно согласиться с А.Б. Рановичем, что договор (если он был. – А.Б.) – лишь дипломатическая игра, за которой скрывались соперничество и взаимное недоверие[385]. Падение могущества Египта сопровождалось растущей политической изоляцией[386], в поисках опоры он сближается с Римом. В 204 г. до н. э. опека над малолетним Птолемеем V – следовательно, над страной, передана Риму. Опека, пусть формальная, показывает, насколько вырос авторитет Рима.

В 202 г. до н. э. Антиох вторгся в Келесирию, Филипп кроме египетских стал захватывать и вольные города Эгеиды и Босфора. Политика Антигонида отнюдь не была «самоубийственной»[387], и он не «делал всё, чтобы восстановить против себя всех греков»[388]. Ни один из атакованных им городов не был союзником Пергама или Родоса[389], но