Книга Хрен знат 2 - Александр Анатольевич Борисов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Действительно легче, — с удивлением констатировал я. — А
почему переименовали?
— Будешь много знать, скоро состаришься. — Дед забычковал сигарету, спрятал её в портсигар. — Ты свой журнал на радостях не потерял?
— Нет.
— Вот и хорошо! Почитал бы что-нибудь вслух. Всё веселей.
Я открыл «Науку и технику» в том месте, где прошлый раз перебила чтение бабушка. Заголовок таил интригу: «Английские милитаристы выходят в космос»
— Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй! — с ехидцей прокомментировал дед.
— «В Великобритании работают над проектом первой системы спутников связи выводимых на синхронные орбиты вокруг Земли. В соответствии с проектом, фирма 'Маркони» принимает участие в разработке и строительстве наземных станций слежения и приёма ретранслируемых со спутников сигналов и радиосообщений, — прочитал я. — Предполагается, что спутники для системы могут быть разработаны в Англии или сделаны по заказу американской промышленностью. Для вывода, как военных, так и коммерческих спутников связи на орбиты, будет использована проектируемая в Англии дешёвая трёхступенчатая ракета-носитель «Блэк-Эрроу». Первой её ступенью будет модернизированная английская ракета «Блэк-Найт», оснащённая жидкостно-реактивными двигателями. Вторая ступень «Блэк-Эрроу» также будет оснащена жидкостными
двигателями, в то время как третья ступень будет иметь двигатель, работающий на твёрдом топливе. Общая длина ракеты-носителя —
около14 м, диаметр — 2 метра. Система связи предназначена для передачи информации на английские военные базы'.
— Вот так Сашка, — сказал дед, — о наших ракетах мы с тобой никогда ничего не узнаем, а об английских пожалуйста: и длина, и диаметр. Работают люди…
Армавирской «Примы» в сельпо не было, а Краснодарскую дед брать не стал. Купил пачку «Любительских», а для меня сто грамм ирисок «Кис-кис». Вообще-то я больше любил тянучки «Золотой ключик». Они прилипали к зубам выдирали из них пломбы, но как оно было в кайф — жевать такую вкуснятину! Одна беда: полежав какое-то время на прилавке или на складе, конфеты теряли свои волшебные свойства и становились мягкими, рассыпчатыми, податливыми. И фантики те же, и незабываемый аромат, но не тянучки — одно название.
Хутор Красное Поле постепенно врастал в пригород, но ещё не обзавёлся собственной грунтовой дорогой. Вдоль просёлка плетни да хаты с яркими пятнами палисадников. Тополя, голубятни и ни одной телевизионной антенны. А дальше, сколько видят глаза, поля да посадки. Статика. Лишь изредка шальной ветерок налетит на дальний пригорок, смахнёт с него облачко пыли и гайнёт по своим мимолётным делам, только его и видели. И на улицах ни взрослых, ни пацанов. Оно и понятно где-то там, за дальней околицей, гулко
хлопал футбольный мяч.
Дед, пыхтел папиросой и тщательно забивал обе обоймы своего портсигара. Я машинально жевал ириски и думал о мамке. О ней я вообще-то думал всё время, с момента своего воскрешения. Жил в предвкушении этого дня. Планировал счастье, а получил болючее чувство вины. Как будто бы моя совесть вдруг прикатила в мягком плацкарте с другого конца страны чтобы спросить по большому счёту и сразу за всё.
Естественно, я мамку узнал, как узнают забытую фотографию в старом альбоме. Душой понимал, что это она, а до разума еще не дошло. Отвык я её видеть молодой, здоровой, красивой. Не милой, не симпатичной, а одарённой той строгой классической красотой, которая сводила с ума даже школьных девчат. Когда оно было! Вот я и решил держаться поближе к деду, пока наконец-то не осознаю, что она у меня есть. Из головы не шла последняя фраза, которую мамка сказала на автостанции в очереди за билетами: «Сыночка, ну что ты всё время на меня смотришь?» Аж сердце захолонуло! Так она меня в детстве и называла: «сыночка», если учусь и веду себя хорошо и «младшенький», чтобы выяснить степень вины, когда мы с Серёгой набедокурим. А уже в школе — на уроке ли, на перемене — там только по фамилии. Увидит, что я весь вечер валял дурака, на утро:
— Денисов, к доске! — и по полной программе.
На выпускном по истории так закидала меня дополнительными вопросами о реформе Столыпина, что директор не выдержал:
— Достаточно, Надежда Степановна. По-моему, всё ясно.
Нет, она не хотела меня «утопить». Просто была уверена, что я материал знаю. Накануне экзамена, когда мы вдвоём возвращались домой из школы, она мне рассказывала содержимое всех билетов, от первого до последнего. Коротко, и самую суть. А память была у меня — дай бог каждому. На спор, за двое суток выучил наизусть поэму Есенина «Анна Снегина». Есть в кого. Шли мы, помнится, с мамкой на вокзал, в автоматическую камеру хранения, её сумки из ячейки забрать.
— Ты, — говорю, — комбинацию цифр для кодового замка не забыла?
— А что там, — говорит, — забывать? «А» вместо единички и 337. Это начало Столетней войны.
За шестьдесят ей тогда было. Два раза в стационаре успела отбедовать.
Вот и спрашивается, почему я на мамку смотрел? Да потому и смотрел, что боялся и не хотел обнаружить в её глазах признаки былого безумия. Оно ведь как начиналось? Почти незаметно. Сядет она как йог погружённый в нирвану и смотрит в одну точку. Потом эти головные боли. А уж если Серёга в медвытрезвителе заночевал, меня не приняли в комсомол, или настучали по дыне, начинаются причитания: «Злые люди! Обижают моих детей за то что у них нету отца». Прасковья Акимовна выплеснет грязную воду под корни своих георгин — «Это она колдует, зла хочет. Ты мама с ней не общайся. Чтобы ноги её в нашем дворе не было!»
Мои старики и сама Прасковья Акимовна конечно же понимали откуда у этой беды ноги растут, приняли её как тяжкий жизненный крест, который надо нести несмотря ни на что. Не было ни обид, ни скандалов. Сёстры перетёрли вопрос на скором совете и внесли в семейные отношения лёгкие коррективы. Мамка дома — в другой половине тишь и безлюдье. Ушла на работу — под окнами «Лен!» и бабушка Паша с тарелкою
