Книга Ветер перемен - Михаил Алексеевич Ланцов

как пираты довольно бодро приближаются к их ним. Низенькие, легкие, подвижные. Но никто не обманывался. Эти лоханки были забиты пиратами, готовыми к абордажу. Вон — прекрасно все просматривалось в зрительные трубы. Так что, если дорвутся, драка окажется очень тяжелая. Это там — на Балтике — обошлось. Не рискнули пираты ввязываться в драку с непредсказуемым итогом. А тут они явно верили в свой успех…

И вот — дистанция.

С галеонов сняли все их голландское вооружение. Все пушечные порты задраили, используя их для вентиляции больше. Артиллерию же разместили на верхней палубе. Немного, но шестидюймовых карронад на специальных противооткатных станках. Уже отработанных.

Ну они и жахнули.

Тяжелой дальней картечью.

Накрывая накатывающие корабли сверху. Поверх их низких бортов. Да так, что у какой-нибудь галеры после продольной «подачи» с одного орудия на палубе оставалась только кровавая каша. Каждая картечина как ядро маленькое — в дюйм. И она пробивала целые просеки в этой толпе. А если туда залетало с двух-трех орудий…

Стреляли такие шестидюймовки очень резво и бодро. Потому что расчетам активно помогали свободные члены экипажа и пассажиры. Подтаскивая выстрелы.

Просто и сурово.

Выстрел.

А у тебя уже два-три готово новых. Уже притащили из порохового погреба. Только заряжай. Что и делали. Усилий же для накатывания практически не требовалось. Поэтому стреляли они практически по готовности. Отчего начали перегреваться. Но… это было уже не так важно.

Пираты все оценили.

Быстро.

Не требовалось великого ума для этого. А в зрительные трубы было отчетливо видно, что становилось с экипажами кораблей, рискнувших приблизиться к русской эскадре. Так что они отвернули.

Да и эскадра не стала уходить.

Русские галеоны заложили вираж и вышли на курс преследования. Дабы наблюдатели на берегу все поняли и не испытывали никаких иллюзий. «Поле боя» оставалось за победителем.

Полчаса.

Пираты ушли восвояси, пользуясь своими существенным преимуществом в скорости. А галеоны вновь развернулись и направились к покачивающимся на волнах «жертвами». Тем кораблям, которым не повезло подставиться под удар.

Здесь уже они действовали вне строя.

Каждый галеон подходил к ближайшему подранку. С высоких бортов из мушкетов расстреливалось всякое сопротивление. После высаживалась призовая команда, собирающая самое ценное. Его было немного, но было.

Далее галеон чуть отходил и стрелял ядром вдоль подранка. Так, чтобы проломить ему борт ниже ватерлинии. Слабый в основном. Ну и пустить ко дну. После чего отправлялся к следующему…

Эскадра вела себя спокойно и домовито. Так, словно она в этих водах хозяйка. Испанцы и французы с берега за всем этим наблюдали молча и грустно. Выводить свои корабли и навязывать бой, как они изначально планировали, никто не решился. Слишком уж подавляющим оказалось огневое превосходство русских. Слишком пугающим. Они ведь не понимали отчего такое лютое действие выстрелов и как так получается, что они идут столь часто?

Да и вообще…

Все пошло не так. И разумнее было сделать вид, что они тут просто загорают. А пираты Магриба? А что пираты Магриба? Они и сами от них страдают…

* * *

— Сердце у меня не на месте, — тихо произнесла царица Евдокия Федоровна.

— Отчего же? — вполне серьезно поинтересовалась Миледи.

— Так сынок один поехал…

— Как один? С ним же много людей.

— А женщин близких? Ньёньосс уехала с посольством. Агнесса тут, в Москве осталось. Три другие вообще замуж отдали. Кто при нем?

— Он взрослый мальчик.

— Вот то-то и оно, что взрослый… — покачала головой мать. — Ты разве не заметила, как он к этим двум прикипел? Добрый он, привязчивый. А ну как по пути ему какая попадется?

— Алексей способен себя контролировать.

— В жизни всякое случается, — возразила Евдокия Федоровна. — В конце концов он сын своего отца. А государь у нас иной раз словно одержим юбками. Так и норовит проверить что там у дам находится. Вдруг что-то новенькое?

— Это старая история… — нахмурилась Миледи.

— Да брось, — отмахнулась царица. — Я не про тебя. Мне ведь постоянно докладывают о том, кого и где он завалил. Тошно слушать. Но ума ему хватает не повторять дурость ту, что он с Монсихой учинил. Пока хватает…

— Ты думаешь?

— Я не молодею, — печально произнесла царица. — Да, я родила ему трех сыновей и одну дочку. Один сын, правда, преставился. Но свой долг я выполнила. И красивее от этого не стала…

— Насколько я знаю, Петр Алексеевич свой супружеский долг выполняет.

— По случаю. И все больше со всякими случайными девками. Молодыми. Наливными. Не чета мне. Вот и сынок, боюсь, сорвется. Ты ведь знаешь — ему с этими… хм… горничными, нравилось. Поговаривают, что он только с ними был на самом деле радостным и довольным жизнью. Этого и боюсь. Мне кажется, что он слаб до женского племени. Держится, но слаб. И теперь вкусив разврата…

— Я верю в Алексея Петровича.

— Я тоже верю, но страх берет. Нельзя его было так отпускать. Опасно.

— Да в чем опасность то?

— Мне кажется, что, если бы у нас так к неграм не относились он бы эту свою Ньёньосс в жены взял. Но то — негры. А там — наши бабы. А ну как к какой прикипит? Вон — муженек то мой хотел со мной развестись, в монастырь отправив, а Монсиху себе взять в жены. Мыслишь, что сынок, блажь такую не учинит?

— Он другой.

— Он только делает вид, что другой. Поверь — я его хорошо знаю. Они с отцом во многом похожи. Просто Леша… он, как мне кажется, что-то странное увидел в той церкви. Отчего повзрослел… ну, может даже постарел. Так что все получилось кверху ногами — сын старше отца. Но это ведь ничего не меняет. Да — он держится. Но страсти, страсти в нем кипят какие! Да и девки иной раз бывают такие, что дух захватывает у самых крепких мужчин…

Арина устало вздохнула. И беседа пошла по кругу.

После отъезда Натальи Алексеевны царица потребовалась дежурная подруга, с которой можно было безопасно посудачить. И пусть не сразу, но таковой Миледи и стала.

Поначалу то Евдокия Федоровна чуралась бывшей кормилицы своего сына. Но по мере набора ею политического веса стала сходиться ближе. В конце концов та выглядела такой же одинокой и в общем-то испытывала аналогичный дефицит простого человеческого общения.

Что же до царевича, то