Книга В другом мире: заметки 2014–2017 годов - Изабель Грав

у себя гламурный потенциал. Vetements поместил красный логотип компании на желтые футболки. А DHL, между прочим, символизирует проблемы новой экономики: стоит вспомнить, к примеру, плохие условия работы курьеров DHL или умирание розницы из-за роста интернет-торговли. Конечно, Vetements никак не обыгрывает эти проблемы; благодаря бренду теперь и у грузовика DHL появилась модная аура. Тот факт, что бренд выбрал надписи на немецком: «Deutschland» («Германия», нем.) и «Polizei» («полиция», нем.), говорит о некотором культе Германии и может рассматриваться как знак уважения к либеральной миграционной политике Ангелы Меркель лета 2015 года. Короткий период культуры гостеприимства, возможно, поспособствовал тому, что Германия (и Меркель) стали чем-то крутым и модным. Несмотря на мой нынешний интерес к Vetements и их модным решениям, я твердо намерена держаться подальше от этой марки. Во-первых, одежда бренда является абсурдно дорогой, и это видно по главной модели их джинсов: внизу обрезаны, словно кюлоты, а сверху высокая посадка. И эти джинсы стоят 1200 евро, что просто немыслимо. Против Vetements говорит также и то, что их бренд всегда узнается издалека. Та, что носит Vetements, сразу сообщает миру, что она жертва моды и тратит на нее непропорционально много денег. Кроме того, она сигнализирует об отчаянной попытке оставаться модной и демонстрирует страх оказаться в отстающих. По-моему, этих причин вполне достаточно, чтобы бойкотировать как саму марку, так и ассоциируемый с ней стиль оверсайз.

Стихотворение Бемермана

В скандале вокруг ведущего Яна Бемермана[16] больше всего шокирует то, что никто не разобрался, собственно, с содержанием его «оскорбительного стихотворения». И только в taz написали, что оно множит расистские и гомофобные стереотипы. Ведь это просто подло, что это «стихотворение» использует ресентимент и предрассудки против «турков» на примере Эрдогана. С сатирой это не имеет ничего общего, здесь речь скорее о спланированном нарушении табу, которое не является ни занимательным, ни остроумным. Ответный ход Меркель – никак не заниматься больше делом, а передать его в прокуратуру – показался мне весьма хитрым. Грустно, что в средствах массовой информации переживают лишь об утрате свободы слова, а не задаются вопросом, действительно ли этот не только намеренно оскорбительный, но и воспроизводящий расистские стереотипы «стих» заслуживает их поддержки.

Выгорание в университетах

Почему в последнее время так много университетских преподаватель*ниц из моего окружения переживают нервные срывы? Очевидный ответ – структурные проблемы в университетской системе: всё то же число преподавателей и преподавательниц отвечает за растущие орды учащ*ихся, что невероятно нагружает их расписание. Несмотря на рост числа студенто*к, число рабочих мест для преподаватель*ниц не увеличилось пропорционально, и в результате нагрузка на них значительно возросла: им приходится брать на себя всё больше административной работы и руководить своими кафедрами, словно они предприниматель*ницы. То есть привлекать деньги для исследований, писать заявки, составлять бесконечные рецензии и жонглировать большими бюджетами. Совсем неудивительно, что в такой гонке собственная научная деятельность нередко остается за бортом. Один мой знакомый историк недавно заметил, что после публикации диссертации на хабилитацию обычно никто больше никаких книг не публикует, потому что административная работа высасывает все соки. Тот, кто всё же хочет продолжать научные изыскания на высоком уровне, писать книги и регулярно участвовать в конференциях, с относительно высокой вероятностью катапультирует себя в кризис перегруженности, который рано или поздно проявит себя соматически или психически – в виде бессонницы, ухудшения слуха, депрессии или других тяжелых ментальных расстройств. В автобиографии Луи Альтюссера я обнаружила описание симптома, с которым могли бы согласиться многие гуманитарии: ученый писал о своей тайной уверенности в том, что он недостаточно хорош, недостаточно работает и в реальности ничего не знает. Альтюссер описывал возникающий из этого дефицитарного чувства страх перед тем, что весь обман однажды вскроется. Что выглядело тогда как фантазийный страх, сегодня является вполне обоснованным беспокойством, так как вероятность того, что преподаватель*ницы не справятся с нагрузкой, довольно высока. Они либо смиряются с невозможностью когда-либо до конца разобраться с горами работы, либо просто оказываются на грани нервного истощения. В связи с этим профессия ученого-гуманитария при университете теряет свою привлекательность, поскольку исчезла свобода в плане определения графика работы, как это было раньше. Эта проблема имеет и технологический аспект: в ходе цифровизации объем работы опять же вырос. Некоторые колле*жанки рассказывают о сотнях имейлов, на которые они должны ответить и которые висят на них мертвым грузом. По сравнению с этой нерадостной картиной художественные институты кажутся райским пространством свободы, однако и их повсеместно превращают в университеты. В любом случае я бы не стала советовать своей дочери начинать академическую карьеру в гуманитарных науках.

Открытие сезона в теннисном клубе

Сегодня ярко светит солнце – по сути, первый по-настоящему теплый день 2016 года. Открыт бассейн, и по дороге туда можно увидеть теннисист*ок в коротких юбках. Их обнаженные ноги оптимистично знаменуют собой начало лета. Мужчины же, напротив, всё еще в куртках или, как во времена моей юности в прибрежных районах Гамбурга, небрежно набросили на плечи кашемировые свитера: хотят подчеркнуть свою элегантность. Вся эта сцена напоминает рекламный ролик для гольф-клуба: happy white people в красивой одежде. Я лавирую между критической дистанцией и чувством принадлежности, так как этот мир одновременно и знаком, и ненавистен мне. Дежурный по бассейну тот же, что и в прошлом году; даже лежаки стоят так же. Это рождает ощущение непрерывности: всё, как всегда. На самом деле прошлый год был связан с масштабными переменами и политическими перестановками, но это никак не отразилось на теннисном клубе. Дорогие автомобили на парковке первыми сигнализируют о благополучии членов клуба. Некоторые из них успешно выстроили фасад из сытости, удовлетворения и нерушимой самоуверенности, за которым не видны проблемы. Дети их также одеты в стиле, привычном для крупной буржуазии: девочки в белых колготках и старомодных туфлях с пряжками, у мальчиков идеальные проборы – привет от Jacadi[17]. Есть, однако, и трещинки в этой буржуазной идиллии. Вот мелькнет неэлегантная сумка от Michael Kors или кто-то придет на высоких каблуках и в облегающем леопардовом платье, которое скорее можно увидеть на какой-нибудь эскортнице на Королевской аллее в Дюссельдорфе. Как и в Берлине 1920-х, идея среднего класса в чистом виде оказывается не более чем иллюзией. Представление среднего класса о самом себе уже дало трещину, и многие жалуются, что к ним в клуб затесались содержанки, риелторы и даже бывшие заключенные. Потребность отгородиться от низов тем сильнее,