Книга Отречение - Екатерина Георгиевна Маркова

силе, недоступной для слабого человеческого разума, которой дышали горы, жил родственный Глебу мощный мятежный дух. Я ощущала эту связь так остро и болезненно, что однажды, не в силах сдержать себя, набрала воздуха и закричала что было сил: «Я люблю тебя, Глеб!» Легким эхом дрогнули каменные уступы горного массива, снизойдя до моей исповеди, и похоронили тотчас в своей надежной монолитности осколки моего признания.

Я совсем не могла читать, совсем не могла сидеть на одном месте. Словно какая-то невидимая, управляемая мной сила подстегивала меня, срывала с места, и я до изнурения лазила часами по горам. Наверное, я не раз рисковала сломать себе шею, скатиться кубарем с крутизны прямо в холодное горное озеро, подвернуть ногу в неприспособленной для подобных вылазок обуви. Но меня совсем покинуло чувство страха. Панически, до тошноты всю жизнь боясь высоты, я бесстрашно заглядывала в глубокие, как колодец, ущелья. И когда слабые отголоски былого страха смутно начинали шевелиться во мне, всплывало передо мной лицо Гены с тоскливыми глазами, и мой страх мгновенно таял. Действительно, чего стоил этот низменный страх высоты по сравнению с моей изматывающей тревогой за мальчика. Мне стало понятно то чувство, которое терзало, не давая ни на минуту расслабиться, Глеба, когда он метался после сложнейшей операции, каждую секунду проверяя внутри себя правильность своих действий и мысленно отсчитывая то критическое послеоперационное время, которое каждый миг было решающим для жизни больного малыша. Тот изматывающий страх…

На десятый день пребывания в горах я обнаружила в ячейке для писем конверт, адресованный мне. Незнакомый торопливый почерк заставил мое сердце больно ткнуться в грудную клетку и отозваться во мне предчувствием беды. Я вскрыла конверт. Письмо было от… Станислава Леонтьевича Гудкова. Глянув в конец длинного, в пять страниц, послания, я уцепила взглядом рядом с подписью администратора последнюю фразу: «Вот видите, Оленька, какая пренеприятная история, если не сказать трагедия, разразилась во время вашего недолгого отсутствия».

Непослушными пальцами я кое-как втиснула письмо обратно в конверт. Поднялась в свой гостиничный номер, напоминающий школьный пенал, выпила воды из-под крана, почему-то долго причесывалась перед немигающим тревожным взглядом с поверхности зеркала, потом села на краешек ванны и развернула письмо…

Не знаю, сколько прошло времени, наверное очень много, потому что я почувствовала внезапно пронизывающий до костей холод от металла ванны. Оказывается, в дверь стучали. Я открыла.

Взволнованное лицо моей соседки по столу показалось в дверном проеме.

— Оля, ничего не случилось? Все в порядке? Вы не обедали… и на ужин не спустились. Я обеспокоилась… Простите, у вас такое лицо…

Уж не знаю, какое у меня было лицо, но участливые глаза пожилой учительницы из Новосибирска вдруг словно растопили во мне перехватившую горло льдинку оцепенения.

— Людмила Леонидовна, зайдите на минуту… очень вас прошу… — Я зажгла свет в комнате, торопливо сгребла раскиданные по стульям вещи. — Я сейчас же должна уехать. У меня к вам огромная просьба. Сдайте завтра мои лыжи… Я получила письмо. Случилось невероятное…

Седенькая Людмила Леонидовна встрепенулась, стиснула руки замком под грудью.

— С бабушкой?

— Нет, нет, — торопливо заговорила я, — не с бабушкой. Я рассказывала вам о детишках из интерната… Так вот, знаете, среди них есть один мальчик… одним словом… у этого мальчика отыскалась мать… верней, переусердствовала одна из воспитательниц интерната, отыскала его мать. Эта женщина… мать… опять отказалась от него…

— Мать… отказалась? — задохнулась наивная учительница из Новосибирска.

— Да, да. — Я досадливо отмахнулась от ее вопроса и, тут же сожалея об этом, пояснила: — Знаете, так часто бывает. Но суть не в том. Страшно, что… мальчик этот… узнал все. А он, знаете, необычный мальчик… Этим воспользовалась та самая воспитательница и еще раз переусердствовала. Обозлилась на его мать и опять переусердствовала. Та женщина… ну, которая мать… очень жаловалась на свое нездоровье, бессонница ее замучила, головные боли. Дескать, это тоже одна из причин, по которым она не может взять ответственность за воспитание ребенка… И воспитательница решила наказать ее… Все правильно… но какой ценой… Рассказала она той женщине про одного парнишку, ну, просто ее знакомого, который с легкостью лечит головную боль, сон восстанавливает… Одним словом, заморочила той голову и привела к ней… того мальчика… сына… Он пробыл у нее несколько часов, не зная, что она его мать… Подождите… это мне так Гудков пишет, что он не знал. Ужас… Он ведь совсем необычный мальчик… Я боюсь… Впрочем… Я не должна была уезжать… Нужен был мне этот отдых! От себя не отдохнешь… Извините, я буду складывать чемодан… Она… та женщина… была им очарована… как пишет Гудков… не зная, что это ее сын. Табуретка бесчувственная, как же не понять, не почувствовать кожей. Просто влюбилась в него… Тут и последовало Юлино наказание. «Это чудо был ваш сын, который знает, что вы отказались от него, и сам не согласился бы никогда признать вас, как мать!» — так она сказала той женщине…

— А… дальше? — испуганно выдохнула Людмила Леонидовна.

— Дальше… «Дальше — тишина»… Дальше было вот что… Той женщине… врач выписал как-то снотворное от бессонницы и велел принимать на ночь по таблетке… После всех вышеизложенных событий… одной таблетки ей показалось мало… Вот что было дальше.

— Как страшно! — сдавленным голосом произнесла Людмила Леонидовна, глядя на меня испуганными глазами.

— Совсем как в жизни! — согласилась я, застегивая ремни чемодана. — Только бы не узнал Гена… только бы не почувствовал… Бедный мой… За что ему все это… — бормотала я, натягивая на себя куртку.

— Простите, Оля, — у Людмилы Леонидовны выступили на скулах два ярких багровых пятна — так она разволновалась, — вы так жалеете мальчика. Но ведь погиб человек. Ее вам не жаль?

— Кто человек? — Я даже удивилась тому гневу, который жил во мне и сейчас буквально клокотал, вселяя в старенькую учительницу ужас. — Ничегошеньки там нет от человека, дорогая Людмила Леонидовна, там одно скотство… Все на уровне инстинктов! Нет, извините, чуть не нанесла оскорбление животному, у которого материнский инстинкт превыше всего. За преступлением следует наказание, вы — литератор, вам лучше меня это известно. Пусть у вас за жертву сердце не болит! Я, знаете, тороплюсь, а то бы я вам рассказала, кого действительно следует пожалеть в такой ситуации. Впрочем, поинтересуйтесь, по какому адресу расположен один из детских домов в вашем городе, наведайтесь туда, загляните в глаза детям — и тогда увидите, как вас покинет это чувство жалости… Я ужасно виновата перед вами… Выплеснула на вас этакое…

Я присела рядом с Людмилой Леонидовной, погладила