Книга Из глубины - Линкольн Чайлд

Они прошли несколько коридоров. Лаборатории и исследовательские отделения, мелькая, сменяли друг друга; так называемая зона ограниченного доступа на первый взгляд почти не отличалась от верхних уровней станции. По дороге им попадались люди; они группами по двое-трое бежали навстречу. И впереди Крейн уже услышал звуки, от которых во рту у него пересохло, а в жилах застыла кровь: где-то громко кричал человек.

Они нырнули в люк, и внезапно Крейн оказался в огромном помещении, чем-то напоминавшем пещеру. Он глупо заморгал, уже отвыкнув от больших пространств. Это была техническая станция и ремонтная зона подводных роботов, роверов, как назвала их Бишоп.

Здесь крики были гораздо громче — прерывистые, завывающие. Неподалеку группками стояли рабочие с побледневшими лицами, их оттесняла военная полиция. Дальше дорогу загораживали моряки и еще одна группа военных полицейских. Несколько человек говорили по рациям, другие смотрели вперед, в отсек с оборудованием у дальней стены. Оттуда и раздавались крики.

Вперед шагнула Бишоп, за которой следовали Крейн и четверо полицейских. Увидев, что они подходят, один из моряков пошел им навстречу.

— Доктор Бишоп, — произнес он в паузах между криками. — Я лейтенант Трэверс. Старший по званию офицер на месте происшествия.

— Расскажите, в чем дело, лейтенант, — попросил Крейн.

Трэверс глянул на него и перевел взгляд на Бишоп. Она едва заметно кивнула.

— Это Конрад Уайт, — сказал офицер. — Механик первого класса.

— А что с ним случилось? — спросил Крейн.

— Никто точно не знает. Говорят, последние два дня Уайт был какой-то мрачный, унылый, не похожий на себя. А потом, почти перед самым окончанием смены, он вдруг сорвался.

— Сорвался, — повторила Бишоп.

— Стал выкрикивать какие-то безумные слова.

Крейн глянул за оцепление полицейских — туда, откуда раздавались вопли.

— Он агрессивен? Бредит?

— Да, бредит. Но не агрессивен. Кажется, он скорее… скорее в отчаянии, вот что. Говорит, что хочет умереть.

— Продолжайте, — попросил Крейн.

— Люди подошли к нему. Попытались его успокоить, помочь. И тогда он схватил одного их них.

Брови Крейна взлетели вверх.

«Черт. Это плохо».

Девяносто девять процентов попыток самоубийства предпринимается, чтобы привлечь к себе внимание, в надежде, что кто-то поможет. Люди наносят себе травмы только для того, чтобы произвести впечатление на окружающих. Но когда появляется заложник, ситуация в корне меняется.

— Это не все, — тихо продолжал Трэверс. — Он взял брикет взрывчатки и детонатор.

— Что?

Офицер мрачно кивнул.

Рация лейтенанта пискнула, и он поднес ее к губам.

— Трэверс, — ответил он и выслушал, что говорят ему. — Хорошо. Ждите моего сигнала.

— О чем это вы? — спросила Бишоп.

Трэверс кивнул в сторону боковой стены, откуда на ангар смотрело затемненное окно поста управления.

— Там у нас снайпер, он пытается поймать цель.

— Нет! — вскрикнул Крейн и набрал в грудь воздуха. — Нет. Сначала я хочу с ним поговорить.

Трэверс нахмурился.

— Зачем вы пригласили нас сюда? — спросил Крейн. — Разве не для того, чтобы решить все мирным путем?

— После того как мы вас вызвали, он пришел в еще большее возбуждение. Когда мы объявляли тревогу, то еще не знали о взрывчатке.

— Ваш снайпер наготове? — настаивал Крейн.

Офицер помолчал.

— Нет еще.

— Тогда у вас вообще нет повода не пускать меня.

Трэверс колебался.

— Хорошо. Но если он станет угрожать жизни заложника или попытается взвести детонатор, придется его нейтрализовать.

Крейн кивнул Бишоп и медленно подошел к оцеплению. Аккуратно пробрался между людьми. И остановился.

Футах в двадцати от него, в тени перегородки отсека, стоял мужчина в оранжевом комбинезоне механика. Его покрасневшие глаза слезились, по подбородку текла слюна и кровь. Комбинезон был запачкан пятнами рвоты. «Отравление?» — как-то отстраненно подумал Крейн. Но человек не выказывал ни признаков болей в животе, ни паралича, ни других типичных симптомов.

Перед собой механик держал женщину лет тридцати, небольшого роста, со спутанными светлыми волосами, одетую в такой же комбинезон. Мужчина обхватил рукой ее шею, и подбородок женщины, прижатый локтем Уайта, был задран кверху под неестественным углом. Женщина плотно сжимала губы и смотрела широко раскрытыми от ужаса глазами. В ее шейную вену упиралась длинная тонкая отвертка.

В другой руке Уайт держал брикет пластиковой взрывчатки и невзведенный детонатор.

Крик здесь звучал особенно громко, прерываясь только тогда, когда Уайт делал резкий булькающий вдох. Крейн понял, что в таком шуме сосредоточиться тяжело.

«Уговаривайте его, — гласили правила. — Успокойте его, потом лишите возможности двигаться». Легко сказать. Крейн однажды говорил с прыгуном-самоубийцей, стоя на растяжке моста Джорджа Вашингтона. Разговаривал с людьми, приставившими пистолет к своему виску или засунувшими ствол ружья себе в рот. Но беседовать с человеком, у которого в руках заряд пластида на десять гранат, ему еще не доводилось.

Крейн вдохнул раз, потом другой. И сделал шаг вперед.

— На самом деле вы этого не хотите, — сказал он.

Красные глаза мужчины метнулись на него и тут же — в сторону. Он продолжал кричать.

— Вы ведь этого не хотите, — повторил Крейн громче.

Он сам себя не слышал из-за крика.

Взгляд мужчины снова метнулся к нему. Он еще крепче притянул к себе заложницу и вдавил кончик отвертки в ее шею.

Крейн замер. Он видел, как умоляюще смотрит на него женщина, лицо которой превратилось в маску страха. Ему стало неуютно при мысли о собственной уязвимости — он стоит между оцеплением и человеком, который кричит, держит заложницу и брикет взрывчатки с детонатором. Доктор подавил порыв отступить.

Крейн стоял, не двигаясь, и раздумывал. Затем очень медленно сел на металлический пол. Снял ботинок, другой, аккуратно отставил их в сторону. Потом снял носки и тоже отложил их, тщательно расправив. А после он подался вперед, опершись ладонями о пол.

Проделывая все это, доктор ощутил, как что-то изменилось в помещении — наступила тишина. Крик прекратился. Уайт смотрел на него, все еще прижимая отвертку к шее женщины.

— Ты же не хочешь этого, — произнес Крейн терпеливым, рассудительным тоном. — Нет такой беды, которой нельзя было бы помочь. Что хорошего в том, что ты причинишь вред себе или другому человеку? Так ведь только хуже будет.