Книга Тетрадь с гоблинами - Дмитрий Перцов

я вижу. И те, кого я слышу, – мне чужие. Я должен вернуться обратно, в свою школу, к Роме, к ребятам, к уроку Валентина Павловича. Но решимости нет. Сейчас все так, как должно быть.

– Всем молчать! – требует учитель, когда бесконечные шутки в мой адрес сливаются в монотонный гул оскорблений.

– Покажи на карте самую высокую точку Азии. Детский вопрос, рекомендую не оплошать.

Рома шепотом дает мне подсказку. Я смотрю на широкое полотно на доске, на карту мира, и не вижу высоких точек. Но я понимаю другое: с картой что-то не так.

Орвандия отсутствует. А ведь она должна быть прямо-о-о… Стоп. А где, собственно, ей следует быть? Я растерянно смотрю на учителя.

– Я… я не знаю, – говорю я.

– Это двойка, – отвечает учитель. – И это… – родителей в школу. Марш на место.

Учитель презрительно оглядывает класс в поисках новой жертвы. Я возвращаюсь к парте.

– Это Джомолунгма, – шепчет Рома. – Что с тобой такое?

– Ничего.

– Спятил? Тебя из школы попрут. Фреда уже поперли, но он тупой был.

– Может, и я тупой.

– Ты просто в облаках витаешь.

Кто-то хватает спинку моего стула и, когда учитель отворачивается, начинает дергать. Я держусь за парту, чтобы не упасть. Оборачиваюсь – и так сильно надеюсь, что это Тема Крупный, настоящий Артем, и что я снова в своем классе. Но нет. На меня смотрит и скалится гнилыми зубами незнакомый, долговязый, коротко стриженый тип с неприятным лицом.

– Че пялишься? – зло говорит он. – Отворачивайся.

Смотрю на учителя. Он ругает мою одноклассницу. Когда-то эта девушка мне нравилась, я даже был в нее влюблен.

– Ну? Я правильно понимаю, что в этом классе мне ничего толкового не расскажут? – спрашивает учитель. – Помяните мое слово: этот вопрос придется поднять на педсовете.

Я встаю и говорю:

– Я мог бы рассказать про Орвандию.

– Про что? – не понимает учитель. – Это из какого-то фэнтези? – И смеется: – Тебе еще и к школьному психологу пора, да?

Класс тоже смеется. Надрывается, точно это космически веселая шутка. А потом резко прекращает. Ровно в тот момент, когда учитель подходит ко мне вплотную и отвешивает пощечину.

– Ай!

В глазах вспыхивают звезды.

– Зачем вы… – начинаю я, но тут происходит совсем ужасное.

Увалень, шатавший мой стул, встает, подходит и тоже отвешивает мне пощечину. Следом за ним Рома поворачивается и молча бьет меня по лицу еще сильнее. А потом все остальные встают и надвигаются на меня.

Я вскакиваю. Листы моей рукописи разлетаются по всему кабинету. Что за флешмоб? Я бегу к выходу. Пощечины настигают меня. Они сыплются со всех сторон. С трудом уклоняюсь от одних, чтобы нарваться на другие. Щеки горят.

А те, кто меня лупят, молчат – не хохочут, не улюлюкают, не ругаются. Лица лишены индивидуальности, как и однотонная форма, напяленная на одноклассников. Я выбегаю в коридор. Бегу, позади слышу топот. Как спастись? Куда бежать?

… И есть ли у меня дом? Да, есть. Там живут мама и папа. Другие мама и папа. Не мои. Мои – и не мои. Бежать к ним? Хотя бы так. Главное – подальше от этих псов. Двери кабинетов открываются. Из них выходят дети и учителя, у всех – одна цель: шлепнуть ладонью Каноничкина. Я бегу дальше, получаю еще несколько ударов и оказываюсь на облезлой лестнице.

Ловушка. Снизу, в едином ритме, поднимается десяток человек – порождений общеобразовательной антиутопии. Мой единственный путь – наверх. Бегу два пролета, спотыкаюсь о ступеньку. Сворачиваю в очередной коридор – безликий и неинтересный, о котором, будь он человеком, должен был написать классик – как о “маленьком человеке” – о маленьком, никому не нужном коридоре.

Двери открываются. Из них высовываются руки-кувалды. Принять бой? Драться я не умею. Хотя мысленно частенько навешиваю бандитам, пристающим к Аннет. Замечаю, что одна дверь остается закрытой. Подбегаю ней, дергаю за ручку, она поддается, и я оказываюсь в пустом классе. Закрываюсь на защелку и громко выдыхаю.

* * *

Лицо болело. А голова? Даже не спрашивайте. Но если спросите, я отвечу: она трещала как горящее полено, а пульсация боли перекатывалась из левого полушария в правое, туда и обратно.

Судя по плакатам с ростками и зернами в разрезе и по запаху тления – я оказался в кабинете биологии. Рома бы обрадовался. Биология из-за молодой учительницы Муслименды Венедиктовны стала его любимым предметом, хотя из всех разделов он понимал только главу “Членистоногие”.

Но! Я – не Рома.

До настоящего момента Рома бы не дожил.

А я дожил.

И я не обрадовался.

Угроза не исчезла. Хотя за дверью было тихо. Либо эти зомби фантастически тупы, раз не додумались искать меня в кабинете (а зашел я у них на глазах), либо их что-то пугает. И к этому чему-то пришел в гости я.

По спине прокатился озноб. Зачесалось ухо. Я взял себя в руки и оценил обстановку. В углу стоял учебный скелет. В противоположном – еще один скелет, покрупнее. На учительском столе лежали стопки тетрадей и методичек, а на стуле – портфель.

Напротив доски вдоль стены громоздился длинный стеллаж. На самой доске мелом было жирно выведено:

Гибель Орвандии и ее последствия

– Что… – тихо произнес я и не узнал свой голос – тонкий, истеричный, чужой.

Я не соображал. Но одно уловил точно: об Орвандии здесь все-таки известно. Я почесал затылок.

– Какая еще гибель? – спросил я у пустоты.

Ответа услышать не ожидал, но он, тем не менее, последовал:

– Вот такая. Вероятная.

Я резко обернулся, смахнув с парты зеленый карандаш. Никого. Кроме скелета в углу да груды макулатуры.

– Кто здесь?

Тишина.

– Я спрашиваю: кто здесь?

Меня обуревали подозрения. Взяв с доски указку, я подошел к скелету и по-мушкетерски направил на него острие.

– Какая «гибель Орвандии»?

Скелет шевельнул желто-белыми зубами, и черные впадины глаз озарились проблеском мысли (раз в полугодие я наблюдаю подобное у Ромы).

– Вот такая. Вероятная.

– Гипотетическая, – тут же прозвучало с другого угла. – Гибель как гибель.

Второй скелет тоже говорил! Размахнувшись, я треснул первого указкой по черепу. Скелет слетел с петель, и кости рассыпались по полу, как я – в комплиментах перед Аннет.

– Прекрати так поступать, – скрипнула снизу челюсть обвалившегося скелета.

– Тебе тоже дать анальгину? – сказал я второму скелету и двинулся к нему.

– Не надо. Пожалуйста, – жалобно захныкал скелет.

– Это почему еще?

– Потому что больно. Увечья.

Я остановился. Увечья – это да. Папа учил: разговор – способ решения любой проблемы. Даже если поговорить не с кем