Книга Собрание сочинений в 9 тт. Том 1 - Уильям Фолкнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Молодчага!
Потом втолкнул Лоу в ванную:
— Ныряй, ас, — сказал он.
Лоу чувствовал нежные колкие иглы струи, обжигающей плечи, смотрел, как серебряный покров воды без конца соскальзывал с тела, вдыхал запах мыла, а за стеной была ее комната, и она сама, высокая, ало-бело-черная, прекрасная. «Сейчас же скажу ей все», — решил он, безжалостно растирая свое твердое молодое тело грубым полотенцем. Разогревшись, он почистил зубы, пригладил щеткой волосы, потом выпил еще глоток, под спокойным, ушедшим внутрь взглядом Мэгона и вопросительным — Гиллигена. Он одевался, слыша, как она ходит по своей комнате. «Может, думает обо мне», — мелькнула мысль, и он торопливо застегнул куртку.
Он встретил добрый, рассеянный взгляд офицера, и тот сказал:
— Как вы себя чувствуете?
— Как после первого самостоятельного вылета — отлично! — сказал он. Ему хотелось петь. — Да, кажется, я вчера вечером забыл свою фуражку у нее в номере, — сказал он Гиллигену. — Пойти разве забрать?
— Вот она, твоя фуражка, — недобрым голосом сказал Гиллиген, подавая ее.
— Хорошо. Тогда мне просто надо с ней поговорить. Не возражаешь? — сказал курсант Лоу, вычищенный, принаряженный, воинственный.
— Что вы, генерал! Прошу вас! — с готовностью согласился Гиллиген. — Разве она может отказать спасителю своей страны? — Он постучал в дверь соседней комнаты: — Мисс Пауэрс!
— Что? — глухо ответил ее голос.
— С вами желает поговорить генерал Першинг… Да, конечно… В полном порядке. — Он повернулся кругом, открыл двери: — Входи, ас!
Уже ненавидя его, Лоу старался не замечать, как он подмигнул ему, и вошел. Она сидела в постели, на коленях стоял поднос с завтраком. Она была еще не одета, и Лоу деликатно отвернулся. Но она безмятежно сказала:
— Привет, курсант. Как сегодня воздух?
Потом показала на стул, и Лоу придвинул его к кровати, настолько стараясь не смотреть на нее, что его напряжение стало заметным. Она посмотрела на него беглым взглядом и предложила кофе. Подбодренный виски, выпитым на пустой желудок, он вдруг почувствовал голод и взял чашку.
— Доброе утро, — с запоздалой вежливостью сказал он, стараясь казаться старше своих девятнадцати лет. (И почему девятнадцатилетние стыдятся своего возраста?)
«Обращается со мной, как с ребенком, — подумал он обиженно и, набираясь храбрости, все смелее смотрел туда, где угадывались ее плечи, и с любопытством думая, есть ли на ней чулки. — Почему я ничего не сказал, когда вошел? Надо бы сказать что-нибудь легкое, интимное. Послушайте, с первого взгляда моя любовь к вам была… как моя любовь… как будто моя любовь к вам… О господи, зачем я столько выпил вчера! Я бы ей давно сказал: «Моя любовь к вам… моя любовь, как будто… моя к вам… любовь к вам…» И он смотрел на ее руки, когда от движения спустились широкие рукава халата, и говорил — да, он рад, что война кончилась, — и рассказывал, что налетал сорок семь часов и через две недели получил бы крылья и что мать ждет его в Сан-Франциско.
«Обращается со мной, как с ребенком», — думал он в отчаянии, глядя на покатые плечи, на то место, где угадывалась грудь.
— Какие у вас черные волосы, — сказал он, и она спросила:
— Лоу, когда вы уедете домой?
— Не знаю. А зачем мне ехать домой? Хочется сначала увидеть страну.
— А что скажет мама? — Она посмотрела на него.
— Мало ли что, — сказал он небрежно. — Знаете, какие они, женщины, вечно надоедают.
— Лоу! Откуда вы все знаете? Даже про женщин? Вы женаты?
— Чтоб я — женат?! — воскликнул он, не заботясь о стиле. — Чтоб я — женатый? Ну, нет, знаете! Конечно, девчонок у меня уйма, но жениться? — Он испустил короткий, неестественно бодрый смешок. — Почему вы так решили?
— Сама не знаю. Вы такой… такой опытный, хотя бы с виду.
— О, это летная служба. Вы на него, там, поглядите.
— Вот оно что! Да, я по вас вижу. Наверно, вы тоже стали бы героем, если бы пришлось столкнуться с немцами?
Он только взглянул на нее, как побитый щенок. Вот она опять, эта глупая, унылая обида.
— Простите! — торопливо, очень искренне сказала она. — Я не то думала: ну, конечно, вы бы стали героем. Вы же не виноваты. Вы все сделали, что могли, я это чувствую.
— Бросьте! — сказал он обиженно. — Что вы, женщины, понимаете? И ничуть я не хуже летаю, чем те, что попали на фронт, и вообще я не хуже их. — Он сидел, помрачнев, под ее взглядом. Потом поднялся. — Слушайте, а как вас, в сущности, зовут?
— Маргарет, — сказала она. Он подошел к ее постели, но она сразу остановила его: — Еще кофе, да? Но вы не взяли свою чашку. Вон она, на столике.
Не успев подумать, он вернулся к столу, принес чашку, получил кофе, которое ему было не нужно. Он чувствовал, что остался в дураках, и, по молодости лет, обиделся. «Ну, погоди же, — пригрозил он мысленно и сел на место, недовольный и злой. — К чертям их всех».
— Я вас обидела, да? — сказала она. — Но мне так нехорошо, Лоу, а вы хотели объясняться мне в любви.
— Почему вы так решили? — спросил он обиженно и мрачно.
— Сама не знаю. У женщин на это чутье. А я не хочу, чтобы мне объяснялись в любви. Гиллиген уже пробовал.
— Гиллиген? Да я убью его, если он будет к вам приставать!
— Нет, нет, он вовсе не приставал ко мне, и вы тоже. Я даже была польщена. Но вы-то почему решили объясняться мне в любви? Вы об этом думали, когда шли сюда?
С мальчишечьим пылом Лоу сказал:
— Нет, я еще в поезде о вас думал, с первой минуты. Только я вас увидел — сразу понял: эта женщина создана для меня! Скажите правду: вам он больше нравится, больше, чем я, за то, что у него крылья и этот шрам?
— Да нет же, конечно, нет! — Она посмотрела на него, подумала. — Мистер Гиллиген сказал, что он умирает.
— Умирает? — повторил он. И еще раз: — Умирает?
Как этот человек во всем, на каждом шагу его обставлял! Мало ему, что у него есть крылья и шрам — он еще умирает!
— Маргарет! — сказал он с таким отчаянием, что ее внезапно охватила жалость. — Маргарет, неужели вы в него влюблены? (Он знал: будь он женщиной — он непременно бы
