Книга Память девушки - Анни Эрно

нетипичный, многие ездили вожатыми по два-три года подряд – сделал ослепительно ясными: никто не хотел, ни при каких обстоятельствах и ни в каком качестве, даже слышать об этой девушке. О той девушке. Новой девушки в С. не знали. Позор было не смыть: он заперт в стенах лагеря.

Невозможно определить последовательность двух воспоминаний, а потому и установить между ними причинно-следственную связь: я не помню, получила ли это письмо до или после того, как в том же апреле 1959-го прочла «Второй пол» Симоны де Бовуар, одолженный в конце марта у Мари-Клод.

Я временно опущу слово «откровение», которое много лет спустя придет мне на ум, когда я буду представлять девушку из Эрнемона – вот она идет в лицей, обуреваемая чувствами, и видит мир совсем не таким, каким он был всего пару дней назад: всё в этом мире, от машин на бульваре де л’Изер до студентов в галстуках, идущих ей навстречу из Высшей коммерческой школы, теперь означает власть мужчин и отчуждение женщин. Лучше я посмотрю, как подействовала на эту девушку, хранящую воспоминания о прошлом лете, одна книга – тысяча страниц безупречного анализа, интерпретации отношений между мужчинами и женщинами, которые ее, эту девушку, волнуют больше всего. Эти страницы, написанные женщиной-философом (до сих пор она только имя ее слышала), вовлекают ее в диалог, от которого она не может да и не хочет уклоняться, потому что никогда не вела его прежде.

Я полагаю, что она:

– потрясена картиной положения женщин, этой эпопеей несчастий, неумолимо разворачивающихся с доисторических времен до наших дней;

– ошеломлена апокалиптическим изображением женщин, подчиненных всему человеческому виду, отягощенных своей имманентностью, в то время как мужчины прекрасно себя чувствуют в трансцендентности;

– укреплена в своем отвращении к материнству и страхе перед родами, появившемся еще в девять лет, когда она прочла в «Унесенных ветром» о судьбе Мелани;

– поражена многообразием мифов, котороми окружены женщины, возможно, унижена скудостью своих собственных мифов о мужчинах и в любом случае возмущена обвинением, которое бросали ей в лагере: «Да ты парней как перчатки меняешь!»;

– удивлена упором, который делает писательница на отвращении и стыде по отношению к менструации – этой «гадости», – ведь для нее самой источник стыда сейчас – именно в чистоте ее белья и отсутствии кровотечений.

Я не уверена, что она узнаёт в драматическом описании потери девственности, которое дает Симона де Бовуар, свою первую ночь с Г. Что согласна с утверждением: «Первое совокупление – это всегда насилие»[40]. Возможно, тот факт, что я до сих пор не могу использовать слово «насилие» по отношению к Г., означает, что нет, не узнаёт и не согласна. А как же стыд за то, что она была безумно влюблена в мужчину, за то, что ждала его под дверью, а он ей не открыл, за то, что ее называли «поехавшей» и «чуток шлюхой»? Очистил ли меня «Второй пол» от этого стыда или, наоборот, только глубже в него погрузил? Остановлюсь на неопределенном: получить ключ к пониманию стыда не значит обрести силу, чтобы от него избавиться.

Как бы то ни было, в апреле 1959-го на первом месте – будущее. Студентка философского несомненно вняла призыву выбирать, который звучит на последней странице книги Симоны де Бовуар: «Мы считаем, что ей [женщине] предоставлен выбор между утверждением своей трансцендентности и отчуждением в объекте». Она получила ответ на свой вопрос (который задавали себе практически все девушки того времени): как себя вести? Свободно.

Девушка, которая, сфотографировав свой бокс, уезжает из Эрнемона, не умеет ни плавать, ни танцевать – она забросила занятия, едва начав, – и только что завалила экзамен по вождению, но эти сбои в программе преображения мало ее волнуют. Она с отличием окончила лицей, и я знаю, что она как никогда полна решимости «реализоваться» в альтруистическом деле, созвучном идеям экзистенциализма и идеальным представлениям о лагере: учить детей. Упорно двигаться в направлении, которое, как она считает, она выбрала совершенно свободно.

Вступая в это новое лето, лето 59-го, сухое и знойное вплоть до начала учебного года, впервые назначенного генералом де Голлем на середину сентября, мне нужно увидеть ту, которая все каникулы будет не Анни Д., а Кала-Нагом и Кали: так ее последовательно называли сначала в одном лагере, маленьком, а затем в другом, побольше – оба под преимущественно женским, строжайшим пуританским надзором (не то что бордель в С., как она теперь его именует). Увидеть ее такой, какой она готовилась предстать перед Г., но предстала перед другими:

– «роковая женщина» в глазах Катрин Р., директрисы лагеря в Кленшан-сюр-Орн, недалеко от Кана, которая сразу меня невзлюбила и однажды говорила обо мне на кухне с другой вожатой – нас было всего трое, две девушки и парень, – а я подслушивала на лестнице; я не помню из этого разговора ни слова, лишь то, что мне хотелось провалиться сквозь землю;

– «исключительная» девушка в глазах Линкса, директора лагеря в Имаре, недалеко от Руана, который с многозначительным смешком подарит мне на день рождения роман Жюля Ромена «Исключительная женщина», а потом я услышу, как он, опять же со смехом, скажет своей жене, Фурми: «За всё время, что я работаю в лагерях, никогда не встречал такой вожатой, как Кали!»

Но она настоящая пишет 29 июля 1959-го в письме, которое кладет в желтый конверт с маркой лагеря Федерации светских организаций: «Посмотрела в Кане „Без тебя будет ночь“ с Евой Барток. Воображаешь эту страсть к морфию, начинаешь думать, что такое могло бы произойти и с тобой, и эта мысль даже не шокирует».

Хотя большую часть времени я водила свой отряд девочек на прогулки в джинсах или шортах и теннисных туфлях, сейчас я вижу ту девушку в темно-зеленом платье в желтый цветочек – том самом, в котором я на единственном за лето 59-го снимке сижу на пустынном пляже по центру раскинувшейся вокруг моей талии, словно купол парашюта, юбки, похожая на фарфоровую куклу на подложке из гальки, – и в туфлях, тоже желтых, из магазина «Эрам», которые увеличивают мой рост до метра восьмидесяти, так что мальчишки, проходя мимо меня, в шутку спрашивают: «Как там погодка наверху?» Погодка совсем другая, когда ты такая высокая, что твой взгляд скользит поверх голов, опускается на чьи-то макушки и доходит до конца улицы. Если парни и задирают высокую девушку, они куда реже, чем в случае с коротышками, осмеливаются тронуть ее за задницу. Светлые обесцвеченные волосы прикрывают уши и собраны в пучок на затылке а-ля Милен Демонжо, пышная юбка – она вся полна подчеркнутой и недоступной женственности. Ее манеры, ее тело – слияние истории с Г. и предписаний «Второго пола».

Неважно, Кала-Наг или Кали, она не хочет быть ни роковой, ни исключительной. Напротив, мечтает соответствовать модели хорошей вожатой, как ее определяли на стажировке: быть как другие и поддерживать атмосферу «здорового и открытого товарищества». Но зачем же тогда она выбрала себе имя скандальной богини Кали, когда все остальные девушки взяли традиционные «цветочные» имена – Жасмин, Маргаритка и т. д., – если не из желания выделиться? Мне сложно понять глубину ее самообмана: неужели она правда думала, что может всех провести? Скрывать свой порок, свою одержимость едой, отказываясь от нее за столом, но жадно заглядывать в чужие тарелки и наконец с удовольствием поглощать на лужайке детские полдники – девочки только рады отдать ей свой хлеб с маслом и айвовый мармелад. Не показывать, каких усилий ей стоит проявлять интерес к играм, которые она устраивает через силу, какая пытка для нее – она была готова сбежать, но куда? – ставить балет «Щелкунчик» с двенадцатью девочками на родительский день (по этому случаю портовые рабочие из Руана, чьи дети жили в лагере, привезли несколько килограммов бананов, которыми она наелась до отвала). Подавлять чувство, что она едва ли вписывается в эту среду и в любой момент может оступиться.

Маленькая кудрявая милашка Виолетт спрашивает меня в упор, что значит «негодная мать». Клодетт – всегда на взводе, ходячая вселенская обида – крепко прижимает меня к себе, когда я подхожу поцеловать ее на ночь. Марис называет других девочек «кончеными» и хохочет, как ненормальная, когда ее за это ругают. Умненькая брюнетка с короткой стрижкой, которая читала «Маленького принца», и другие. Я ясно помню лица девочек от десяти до двенадцати лет, за которых отвечала в Имаре, и главное в этих воспоминаниях – моя неспособность что-либо к тем девочкам испытывать. Внутреннее оледенение, из-за