Книга Уйти и не вернуться - Ли Хочхоль

сорок на высоком дереве гингко блестело. Папа, плакавший в доме, обняв мертвое тело мамы, вышел во двор и снова заплакал. Распушенные волосы мамы были слишком длинными, из-за чего она была не похожа на себя. На крыше человек с черной бородой громко кричал странные слова, которые заполнили пространство вокруг. Плакавший внизу папа посмотрел на него. Отовсюду пришли соседи. Они в траурной одежде по очереди подходили и кланялись. Весь дом был наполнен запахом поминальной еды. Было приятно от того, что гости громко разговаривали, но грустно от того, что мама умерла. Папа все время плакал. Папа, не плачь! Не плачь! Спустя двадцать лет папа в европейском костюме пришел и опять заплакал. Папа, не плачь! Чонэ, я хочу писать. Мне надо пописать…. Я так и знала, что это, конечно, сон.

Ёнхи открыла дверь.

– Брат, ты спишь? – спросила она. – Ведь не спишь еще, да? Вряд ли ты уснул.

Лежа на кровати, Сонсик посмотрел на сестру. Он был без очков, отчего выглядел очень худым. Из-за синеватого света комната казалась унылой и холодной, словно в глубине моря. А из-за ее ширины потолок казался очень высоким, что создавало ощущение еще большей пустоты. Ёнхи присела на край кровати и сказала:

– Брат!

Сонсик просто только взглянул на нее.

– Брат!

Сонсик приоткрыл глаза пошире.

– …Как я выгляжу? – спросила Ёнхи и тут же продолжила: – Я вышла замуж. Сегодня ночью. Только что… В этом нет ничего страшного.

Сонсик искал очки. Избегая его взгляда, Ёнхи подала ему очки. Казалось, что, даже нацепив их, ему было трудно сдержать дрожь.

– Брат, все к этому шло. По-другому быть не могло. Мы все переживаем свои проблемы в одиночестве. Разве не так? Как мы докатились до этого?

Сонсик посмотрел на потолок.

– Брат, ты так ничего и не скажешь? Что мне натворить, чтобы хоть как-то расшевелить тебя? Чтобы ты промолвил хоть слово? Скажи!

Сонсик по-прежнему молча смотрел в потолок. Ёнхи слегка ухмыльнулась.

Дзын… Дзын… Дзын…

Звон железного молота стал еще резче. Вздрогнув, Ёнхи сказала:

– Какой-то кошмар, этот звон никогда не прекратится.

Сонсик спокойно закурил.

Чем больше проходило времени, тем прозрачнее становилась ночь. Даже свет в гостиной становился светлее. Хозяин дома по-прежнему трогал бородавку на носу. Сончжэ и домработница спали каждый в своей комнате. Ёнхи в светло-розовой пижаме то надевала, то снимала черные солнцезащитные очки. Чонэ аккуратно сидела и смотрела на потолок.

Дзын… Дзын… Дзын…

Звук молота тоже становился все более звонким, и раздавался не время от времени, как было до сих пор, а чаще и продолжительнее. Ёнхи подумала, что эти звуки похожи на звуки разведывательного боя, который ведет отряд, уверенный в надежности своего тыла. По-прежнему то надевая, то снимая солнцезащитные очки, Ёнхи спросила:

– Чонэ, что это за звук?

– Действительно, что за звук?

– Вряд ли поблизости есть кузница.

– …

Отложив очки, Ёнхи спросила:

– У тебя не возникает странная мысль, когда ты слышишь этот звук?

– Что за странная мысль?

– Ну… Я не могу точно описать ее, но вот, например, нечто живое, отличающееся от нас, сильно раздуется и сожрет нас живьем. Хотя звучит это очень глупо.

– …

Ёнхи начала тихо петь в нос. При этом даже слегка постукивала ногой по полу в такт мелодии. Чонэ слегка нахмурилась. Ёнхи, словно испугавшись чего-то, быстро начала говорить:

– Почему мы не спим, а сидим здесь? Хотя нам уже это надоело. С другой стороны, страшно одному находиться в своей комнате. Нас пугает даже шорох листьев на деревьях. Поэтому спускаемся в гостиную, где всегда сидит один или два человека. И в гостиной всегда светло. Как бы мне хотелось заснуть крепким сном.

Казалось, что Ёнхи хочет говорить беспрерывно, и неважно о чем.

– Кстати, ты когда-нибудь испытывала такое чувство? Это было в детстве, вечером в день поминок. На кухне сидели и разговаривали соседские женщины, а в моей комнате было очень жарко, потому что ее сильно топили. Поиграв с братом и сестрой, я задремала. Когда я вскоре проснулась, то почувствовала, что в комнате было по-прежнему жарко, горел свет, а из кухни и других комнат доносились голоса громко разговаривавших людей. А вот рядом со мной никого не было, я спала совершенно одна, причем прямо в одежде. Понимаешь, везде были люди, только в комнате, в которой находилась я, никого не было. Мне стало очень страшно. Надо было как-то дать знать, что я одна и очень боюсь, но сделать это оказалось невозможно. Мне было так тяжело, я начала задыхаться…

– …

– В такую прозрачную ночь некоторые люди начинают думать о каких-то эксцентричных вещах. В таких случаях, чтобы избежать подобных мыслей, можно попробовать представить себя Анной Карениной или Жаном Вальжаном, это, говорят, помогает. Может, и мне попробовать? Ой, уже без пятнадцати двенадцать!

Старый хозяин, трогавший бородавку на носу, выглядел как ребенок, который постоянно ластится к родителям. Руки у него вспотели, и он стал беспокойнее, чем вечером. Иногда, открыв широко глаза, он переводил взгляд то на Чонэ, то на Ёнхи. В его взгляде была какая-то странность и острота. Даже Ёнхи невольно перестала говорить и следовала за взглядом отца. Так же вела себя и Чонэ. Все-таки он по-прежнему оставался хозяином этого дома.

– Слушай Чонэ, как наша семья дошла до этого? Не задумываешься, когда временами ночью не спится и голова становится ясной? Давай попробуем всерьез разобраться, как мы стали такими безразличными друг к другу. С одной стороны, есть очень простой способ, например, считать: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… – и так до бесконечности. При этом глаза смотрят в ночное небо. А с другой стороны – не торопясь, вспоминать, какой была наша семья год назад: каким был папа, ты, мой старший брат? Какими мы были два года назад? Думаю, мы не отличались от нас сегодняшних. Но если вспомнить, что было десять лет назад или двадцать, то очень четко понимаешь, что мы сильно изменились.

Голос Ёнхи был спокойным, отчего звучал очень красиво. Чонэ слушала Ёнхи, опустив голову и одной рукой прикрыв лоб. Подперев руками подбородок и глядя в потолок, Ёнхи продолжала говорить, потом вдруг взглянула на Чонэ и с удивлением сказала:

– Ой, Чонэ, ты плачешь?

В наступившей тишине вновь раздался резкий звук молота.

Дзын… Дзын… Дзын…

Через некоторое время донесся звук шагов человека, спускавшегося вниз по лестнице. Шаги были осторожными, но звук от них шел такой громкий, отчего, казалось, содрогался весь дом, а сами шаги уводили в неведомую даль.